Когда все это началось, я думала: ну, это все-таки лучше, чем некоторое другое, что могло бы с ним случиться. Хуже многого другого, лучше некоторого. И пусть он будет забывать то и это, но он всегда будет самим собой внутри, насквозь и насквозь. Пусть это походит на второе детство, но это же будет ЕГО детство, разве не так? Вот что я думала. Даже если станет совсем худо, и он не будет меня узнавать, я-то его узнавать буду. Всегда. И этого достаточно.

Когда я подумала, что ему трудно с людьми, трудно их вспомнить, я сняла с полки фотоальбом. Пополнять его я перестала несколько лет назад. Не нравилось то, что возвращалось из фотолаборатории, если хотите знать правду. Он уставился на последнюю страницу. Не знаю почему; но идея хорошая: идти назад по своей жизни, а не вперед. Назад вместе, и я рядом с ним. Последние фото, которые я наклеила, снимались во время круиза и получились не очень лестными. Краснолицые пенсионеры за столом, в бумажных колпаках, с выпученными глазами, совсем розовыми от вспышки. Но он рассматривал каждый снимок, как мне показалось, с узнаванием, а потом медленно проделал путь назад по альбому; пенсионный отдых, серебряная свадьба, поездка в Канаду, уик-энды в Котсуолдах, Шкипер, перед тем, как его усыпили, квартира после и до ремонта. Шкипер, когда мы его взяли, и так далее, все дальше и дальше назад, пока он не добрался до отпуска, который мы через год, как поженились, провели в Испании, на пляже, и я в костюме, над которым долго колебалась в магазине, пока не сообразила, что мы едва ли можем столкнуться там с кем-нибудь из его коллег. Когда я его надела в первый раз, то просто поверить не могла, сколько чего он не прикрывал. И все равно выбрала его и… ну, скажем только, что мне не пришлось жаловаться на то, как он воздействовал на супружеские отношения.

Теперь он задержался на снимке, долго на него щурился, потом посмотрел на меня:

— Вот ее сиськи я бы отделал, — сказал он.

Я не ханжа, что бы вы там ни думали. И шокировали меня не «сиськи». И после, когда я успокоилась, то и не «ее». А «отделал». Вот что меня шокировало.

Он хорош с другими людьми. Я хочу сказать, с ними он корректен. Полуулыбается им, кивает, как какой-нибудь старый учитель, который узнает давнего ученика, но не помнит фамилию, год или когда тот был в шестом классе. Он поднимает на них глаза и тихонько мочится в свою прокладку, и говорит: «Вы очень милый человек, он очень милый человек, вы очень милый человек, вы очень милый человек» в ответ на любое, что они ни скажут. И они уйдут, думая: «Да, я почти уверен, что он меня помнит, он все еще там, внутри, крайне печально, конечно, печально для него, печально для нее, но, полагаю, он был рад моему посещению, и я свой долг исполнил». Я закрою за ними дверь, а когда вернусь, он будет сталкивать чайную посуду на пол, разбивая еще одну чашку. Я скажу: «Нет, не надо этого делать, давай оставим их на подносе», а он скажет: «Вот я засуну свой член в твою большую жирную задницу и буду трахать тебя туда-сюда, туда-сюда, а потом выпрысну, выпрысну, выпрысну в тебя». И тогда он хехекнет, будто проделал это сейчас за чаем, будто проделал со мной ловкую штуку. Будто проделывал со мной ловкие штуки все эти годы.