Стакан стукнул о стол необыкновенно громко в повисшей в зале тишине. Ольга посмотрела в зал.

Киношники и журналисты глядят кто куда, будто их накрыла эпидемия косоглазия, сестра подсудимого комкает в руках ремень от сумки, и только с двумя людьми Ольга встретилась глазами: с Саней, стоящим в простенке, и с женой бывшего оперативника Волкова.

– Полина Александровна, а вы с какой целью сейчас рассказали это суду? Вы считаете, что есть какая-то связь между… – Ольга замялась, – между вашими обстоятельствами и убийством?

Полина пожала плечами:

– Какая связь? Я просто хочу объяснить, что со мной случилось. Будто вынули из меня стержень, что ли, или важную микросхему… Пустота, короче говоря. Все заменилось этой извращенной любовью. Я этого не понимала головой, но, наверное, чувствовала, что это неправильно, и как-то само собой сложилось в голове, что в мире, где такое происходит, не бывает ни теплоты, ни любви, ни доброты… Будто ампутация души у меня произошла, а я не заметила. Но это неважно, не обо мне сейчас речь. Я хочу сказать другое. Много лет только тайна защищала меня от стыда и позора. Я знала, что я испорченная девочка, которая соблазнила взрослого человека, и по крайней мере половина вины лежит на мне, поэтому надо молчать изо всех сил. Теперь я думаю иначе. Если бы тогда общество заступилось за меня, если бы Пахомов понес наказание и официально меня признали бы не виновницей, а жертвой, в моей жизни все сложилось бы иначе. Да, травма была нанесена, но… – Полина усмехнулась, – Фельдман, как хирург, не даст соврать, раны лучше заживают на открытом воздухе, а не под герметичным компрессом тайны. Когда человек пострадал, в этом нет ничего стыдного, а молчание рождает чувство вины. Я молчала десять лет и скажу честно: сейчас первый раз за все это время чувствую себя человеком.

Поручив Маркиной и секретарю официально изъять у Полины письмо, Ирина объявила перерыв пятнадцать минут. Войдя в кабинет, Бимиц тяжело опустился на стул, а Кошкин закружил по тесному пятачку свободного пространства. Ирина и не думала, что молодцеватый военрук может так растеряться.

Она отворила форточку.

– Курите.

– Бедная девочка, – сказал Бимиц, – это какой же надо быть падалью…

Он скривился, достал из кармана мятую пачку сигарет с изображением овчарки и протянул Кошкину. Мужчины жадно закурили, а Ирина отправилась в туалет, чтобы не дышать дымом.

Бедная девочка устроила очередную подлянку, вот и все. Что еще ждать от человека, который жестоко мстит за несколько обидных слов и соблазняет чужого мужа?

Для такого сорта людей нет больше удовольствия, чем пнуть своего благодетеля, когда он повержен. До Пахомова ее ядовитые плевки уже не долетят, а жизни жены и дочери разрушат. Ирина нахмурилась, вспоминая. Нет, сегодня дочери, слава богу, в зале не было.

Большинство женщин стыдятся заявлять об изнасиловании, но есть и такие, которые наговаривают на мужчин из мести или из корысти. Ирина считала, что эти дамы немногим лучше, чем насильники, а общественному мнению наносят гораздо больший вред. Довольно часто бывает, что в делах о сексуальных преступлениях нет весомых улик, кроме показаний жертвы. При тщательном исследовании какие-то биологические следы находятся, но, если нет травм, не так легко бывает доказать, что все происходило не по взаимному согласию.