Конечно, орден стоял в этой системе на последнем месте, этакий орден-прапорщик, да и был не императорским, а царским[134], что чуточку пониже. Но для Сабурова он был первым, и чувства, которые он испытывал, может понять и разделить лишь тот, кто сам получал свой первый орден.

Пару раз в его присутствии первый орден сравнивали с первой женщиной, но сам Ахиллес считал подобное сравнение совершенно неуместным. Первая женщина может быть всякой – от любимой до той, о которых в приличном обществе вслух не говорят. Меж тем орден всегда остается орденом. Что греха таить: несколько раз Ахиллес, улучив момент, когда никто на него не смотрел, чуть опускал голову и скашивал глаза на орден. А уж первый раз прикрепив его на китель, к зеркалу подходил не раз и задерживался возле него надолго.

Особенного наплыва провожающих ждать не следовало. Петя Челобанов, считавший себя обязанным Ахиллесу по гроб жизни, безусловно, примчался бы первым, но он добросовестно грыз гранит науки в Казанском университете (впрочем, Ахиллес рассчитывал повидаться с ним в Казани).

Сослуживцы… С ними обстояло несколько своеобразно. Карантин сняли больше месяца назад, полк был возвращен в казармы, и сейчас, как обычно в это время дня, в ротах шли занятия. При других обстоятельствах – не каждый день случается, чтобы офицер провинциального полка получал хорошую должность в самой Первопрестольной, пусть и не по военному ведомству – полковой командир непременно в виде исключения занятия бы отменил, и офицеры собрались бы проводить сослуживца, кто искренне радуясь за него, кто с затаенной завистью.

Однако сложившаяся ситуация не лишена известной пикантности-с, господа мои… После того, как домашний арест волшебным образом исчез, будто и не бывало, после того, как подполковник Лаш вообще перестал замечать Ахиллеса и общался с ним лишь в неотложных случаях служебной необходимости, после того, как никто более и словечком не напоминал о «деле Ахиллеса» в Казанском военном округе – словом, после всего этого полковой командир не то чтобы затаил на Ахиллеса злобу, не тот все же человек, но стойкой неприязни к нему, безусловно, преисполнился (прекрасно понимал, что в их немой схватке побежденной стороной оказался именно он, а «мальчишка» за свои предосудительные, по мнению многих, сыщицкие занятия не только не был наказан, но даже награжден орденом по личному повелению государя императора, и даже его денщик за соучастие в означенных занятиях получил на грудь серебряную медаль «За усердие». Согласитесь, не всякий примет такое с христианской кротостью). Так что занятий на сегодня полковник не отменил, и они шли обычным порядком, а для тех офицеров, что занимали нестроевые должности, как-то очень уж кстати отыскались неотложные дела, не позволявшие им отлучиться на пристань.

Нельзя сказать, что Ахиллес об этом так уж сожалел. Собирая в дорогу свой немудрящий багаж и попутно вспоминая о годе с лишним службы в полку, он вдруг понял: с большинством офицеров у него были не более чем ровные, спокойные отношения – выпивали, играли в карты, катали по Волге на лодках полковых дам, их дочек и просто знакомых самбарских барышень. И ничего больше. Настоящими друзьями он считал лишь поручиков Тимошина и Бергера. Вот они-то, никаких сомнений, наплевав на все грядущие разносы, преспокойным образом сбежали бы с занятий, чтобы его проводить, – и наверняка с кизляркою. Увы, сделать этого они не могли по весьма веской причине: оба сейчас квартировали на гауптвахте за очередные пьяные художества. А гауптвахта была построена так добротно, что даже Тимошин с Бергером не смогли бы совершить оттуда побег, на каковой наверняка решились бы, подвернись к тому хоть малейшая возможность…