– До чего он унылый, этот ваш мир. Есть ли в нём хоть капля веселья? – спросил он, вглядываясь в ряды освещённых луной крыш. – Отсюда всё выглядит таким… однообразным. Квадратным, что ли.

– Ну, это как посмотреть, – ответила я. – Когда веселья слишком много, это тоже теряет смысл. Всё равно что жить на одних конфетах и шоколаде, а не приберегать их для особых случаев. Только тогда они действительно будут в радость. Во всяком случае, так говорит Нана. Или мне кажется, что она так говорит. Знаешь, собаки, они как люди, тоже порой бывают тупыми.

– Кто такая Нана? – спросил Скаури.

– Наша нянька. Я, конечно, знаю, что особого смысла держать собаку в няньках нет, но…

– Почему нет? Очень даже да. Собаки – это самые лучшие няньки на свете, – улыбнулся Скаури, словно напоминая мне о том, что в мире, откуда он пришёл, не существует правил. Вообще никаких.

Но я тем не менее думала в тот момент именно о правилах, тех правилах, которые нарушала. Ведь я предала Питера, оказавшись здесь, на корабле капитана Крюка, – разве это не грубейшее нарушение правил игры? Да, я знала, что должна чувствовать себя виноватой, а как же иначе? Ведь Питер был моей первой любовью, а Скаури – одним из его врагов. Однако чувство вины не появлялось. Очень уж трудно корить себя за что-то, когда тебе так хорошо!

– Ты прав, – вздохнула я, возвращаясь к началу разговора. – Мой мир действительно… квадратный.

Рука Скаури коснулась моей руки, и я подумала, что это произошло случайно, но она никуда не делась, осталась на месте. Наши со Скаури пальцы медленно переплелись.

– Питер нам говорил, что ты его целуешь, – сказал Скаури, и я резко повернулась к нему. – Это было в тот раз, когда мы с пиратами захватили его. Хвастался, что получил девичьи поцелуи, а когда мы спросили, от кого они были, Питер показал нам твой напёрсток для шитья, который он носит на шее. И добавил ещё, что это был самый лучший поцелуй, который он когда-либо получал в жизни.

Мы со Скаури переглянулись, а затем дружно расхохотались.

– Он дурачок, ничего не понимает, – сказала я.

– Ага, – согласился Скаури.

Мы замолчали. Скаури неподвижно сидел на прежнем месте, над нами мерцали ночные звёзды.

Как попросить мальчика, чтобы он поцеловал тебя? По-настоящему поцеловал. Как дать ему понять, что он может сделать это?

Пока я набиралась смелости сказать об этом, стало уже слишком поздно.

Темнота стремительно начинала отступать, открывая дорогу рассвету. Пора возвращаться домой.

– Вернись за мной, – сказала я. – В первую весеннюю ночь. Моя мать подумает, что это Питер, и тогда у нас будет целая неделя. Целая неделя только вдвоём – ты и я.

Я ожидала, что Скаури сразу же согласится, улыбнётся, к своей груди меня прижмёт, но вместо этого он нахмурился, задумался, помрачнел.

– А как же все остальные недели? – спросил он.

Этот вопрос долгим эхом отзывался в моём сердце. Лето, осень, зима. Всё это время я прожила как во сне, чувствуя у себя внутри какой-то странный жар, от которого окружающий мир стал казаться мне другим. Словно ярче стали все цвета, острее запахи и вкусы, даже будничная жизнь Блумсбери приобрела какой-то смысл и теперь не выглядела для меня… совсем уж