А Мишкиной маме тете Маре и вовсе уже было за восемьдесят, но она все скрипела и то и дело зазывала к себе то Любку, то Таньку пить чай с печеньем и разговорами. Печенье у нее было невкусное, разговоры унылые, но Любка с Танькой к старухе ходили – нечасто, конечно, пару раз в год…
– И вот пришла я к ней в позапрошлом году, как раз на майские, сирени букет принесла и пряники с кардамоном, – припомнила баба Люба. – Договаривались-то мы на первое, а я второго пришла, не смогла раньше. Пришла, значит, а у тети Мары уже другая гостья сидит. Старуха говорит: «Знакомься, Люба, это Ирина, моя помощница по хозяйству», а что она той Ирине уже квартиру в обмен на уход и присмотр отписала, и не обмолвилась даже. А ведь могла бы и мне свою хату оставить, небось уж я бы ее не хуже, чем та Ирина, обиходила! Уж у меня бы она на старости лет в приют не попала!
– Так эта Ирина выбросила старуху из дома? – уточнила Натка, невольно поежившись.
– Ну! Оформила жилье на себя, с месячишко еще за бабкой кое-как приглядывала, а потом – бах! И выставила. Хорошо еще, старуха в детстве в немецком концлагере была… Тьфу, что я говорю, нехорошо это, конечно, но ей до конца дней приличная пенсия положена, вот ее и взяли в приют, туда же неимущих не берут, кому нужны немощные нахлебники.
– И эта Ирина – та женщина, которая плакала в парке?
– Она самая! Я ее тогда, у тети Мары, крепко запомнила, хотя она вся такая неприметная, серая и противная, как столовский кисель, – баба Люба жестом изобразила что-то амебообразное, а потом бодрым щелчком сбила невидимую пылинку со своих ярких лосин. – Просто у нее волосы точь-в-точь такого цвета, какой мне всю жизнь хотелось! «Жемчужный блонд» называется. И видно, что свои, не крашеные, повезло же дуре, а она и не пользуется, ходит мымра мымрой…
– Где ходит? Как ее найти?
– А я почем знаю? – баба Люба пожала плечами. – Я ее с тех пор всего дважды видела – и оба раза в парке, когда она на лавке ревела. Ну, ревет и ревет, мое-то какое дело? Значит, наказал бог за грехи, воздал за все, не мне же ее судить.
– Но вы все-таки сказали ей, что она аферистка! – напомнила Натка.
Баба Люба покачала головой – «локон страсти» запрыгал:
– Дурочка ты, это я не ей, а тебе сказала! Потому что один раз она уже так ревела, и ее, я видела, женщина одна утешала. А потом я ту женщину в переходе метро со стаканчиком для подаяний видела, бомжует она, потому как квартиры лишилась… Так что я предупредить тебя пыталась, чтоб, значит, ты не связывалась с этой аферисткой. А ты что?
– А я связалась, – вздохнула Натка. – Люба, а эта бабушка, тетя Мара, она жива еще?
– Да кто же ее знает, я в приюте у ней не бывала, но про похороны не слышала…
– А что за приют, где он находится?
– Не знаю, – баба Люба просунула палец под парик и почесала висок. – Вроде, называется «Дом ветеранов», а где это? Честно, не в курсе. Танька должна знать, они же с бабкой столько лет соседками были… А давай еще по капучинке?
Надо, надо было попарить ноги с горчицей! Переключившись на Натку с ее гораздо более серьезной проблемой, я так и не позаботилась о своем здоровье – и вот результат: насморк, красные глаза, головная боль.