Ему никогда еще не виделся Нижний мир так долго – мужчины среди гигантских папоротников, которые наконец-то удалось рассмотреть, двигались бесшумно, то и дело в поле зрения появлялся профессор Тротт, цепко окидывающий Алину взглядом (Матвею казалось, что он смотрит прямо на него), а принцесса то и дело на все лады начинала повторять, что осталось семь дней, семь дней, словно заклиная и убеждая себя…

Утром Ситников, поднявшись, первым делом написал срочный рапорт полковнику Тандаджи обо всем, что услышал и увидел. И, поколебавшись, добавил в конце:

«Так как после предыдущих использований Зеркал я тоже прекрасно спал и сны были устойчивее, чем обычно, думаю, что именно эвакуация людей из Менска, а не ментальный эксперимент над ее высочеством с передачей данных стал причиной такого устойчивого сна. Скорее всего, повлиял стихийный поток от алтаря Триединого, который расширил мой канал восприятия. Не думаю, что достаточно просто открыть Зеркало куда угодно, наверное, нужно точно повторить ситуацию, поэтому прошу разрешить продолжить эвакуацию беженцев из Менска. Обещаю соблюдать все предосторожности и выполнять все приказы».

Кто знает, как поморщился полковник Тандаджи, читая эту откровенную манипуляцию. Да и не был Матвей уверен, что именно Зеркала усилили ментальный канал, – хотя это было возможно. Но Дмитро слишком болезненно реагировал на запрет и не хотелось, чтобы он натворил глупостей.

Рапортом Матвей метил не в полковника, а в королеву, которая читала все донесения. Даже имея очень небогатый опыт общения с ней, Ситников понимал, что она на что угодно пойдет, чтобы выручить сестру. И поэтому почти не удивился, когда к полудню майор Вершинин вызвал их с Поляной и сообщил решение Зеленого крыла: эвакуацию под присмотром старших офицеров продолжать, быть готовыми мгновенно прекратить ее.

С тех пор прошло больше недели, а путники в Нижнем мире все бежали, сражались, снова бежали – Матвей, когда попадал на редкие моменты их отдыха, ловил отрывистые, словно она внезапно вспоминала о важной задаче, бормотания Алины: «Нам пришлось сделать крюк, я не знаю, когда мы будем в безопасном месте, Матвей… нас загоняют, гонят огнем…», – а на рубахе Четери, под строчкой из зачеркнутых цифр появилась едва различимая надпись: «Я напишу, когда будем на месте прорыва».

Эвакуация людей из Менска хоть немного разбавляла тревожное ожидание, изводившее Ситникова, потому что слышать во сне надсадное, вымотанное дыхание принцессы, видеть грязные, испачканные сажей руки, с жадностью подносящие ко рту флягу с водой, и быть не в состоянии помочь – оказалось очень сложным. Матвея тревожило и то, что он ни разу еще не был у Светы, хотя обещал Четери и представлял, как она беспокоится, – поэтому в одном из рапортов попросил по возможности передать в Тафию письма для родных.

Все больше доносились тревожных новостей о том, что где-то рядом с Иоаннесбургом ночью слышали раньяров, хотя войска иномирян были еще очень далеко от столицы. Да и разговоры беженцев о том, что в Менске идут позиционные бои, что рудложцы опять отступают, а среди врагов появились какие-то чудовищные бойцы, не могли не беспокоить. А несколько дней назад и длительность удержания Зеркала вдруг сильно пошатнулась, на проведение людей стало требоваться куда больше сил. Они с Димкой потом узнали, что это случилось из-за смерти императора Хань Ши и теперь стихии будут ощутимо слабеть с каждым днем. Благо, и поток менчан начал потихоньку иссякать.