— Девку с собой возьми! — поучал внука. — Сколь ни выспрашивал, никто толком не знает, есть ли там свои бабы и всем ли хватает. Не приведи Бог, по мужицкой нашей слабости смешаешь кровь с калмыками или еще с кем, и тебя и меня проклянет раскосое потомство… И на кой оно, если на нас с тобой походить не будет? Ульку-бергалку возьми. Я ее бабку-каторжанку знал — лихая порода!

Щеки у Прошки налились румянцем. Его ровесница, дочь вдового откатчика, в прежние годы не нравилась ему: долговязая, волосы и брови в цвет соломы, конопушки по щекам, ее круглые, настороженные глаза всегда что-то пристально высматривали. Чуть что не по ней — Улька лезла царапаться. Но прошлой осенью он увидел ее на пруду: высоко подоткнув сарафан, девка полоскала белье с мостков. Глянул Прошка на ее белые ноги — и так заколотилось сердце, что на лбу выступила испарина.

— А чего она со мной пойдет? Улька уже с бергалами гуляет, — пробубнил, смущенно отворачиваясь от деда.

С тихим смешком старый что-то вспомнил, на миг задумался и лицо его посеклось паутиной добрых морщин:

— Я знаю приворотное слово к этой породе. Подойдешь, когда будет одна, скажешь: бегу, мол, в Беловодье, пойдешь со мной — получишь золотые сережки с каменьями, как у приставихи.

Встретить девку одну оказалось не простым делом. Прошка так часто крутился возле казенного барака, где она жила с отцом, что его стали примечать соседи. Ульяна же, будто избегала встреч. Но в апреле, при хрустко застывавших к вечеру лужах, он увидел ее на крыльце ветхой бергальской избушки с двадцатилетним забойщиком Яшкой Боровом. Яшка пытался потискать девку, она не попискивала, не вырывалась, как принято у сверстниц, смотрела на бергала немигающими глазами, и тот терялся, смущенно сопел, ласково ругал ее змеей.

В избе веселились холостые горняки и рудничные девки. Пьяный хозяин валялся под окном, уткнувшись носом в шахтерскую парусиновую куртку. Были сумерки. Прошка подкрался ближе. В доме истошно завопили, призывая на помощь, видно началась обычная драка. Дюжий забойщик оторвался от Ульки, кинулся разбираться. Она, кутаясь в шалейку, сошла с крыльца, перешагнула через пьяного хозяина, зевнула, скучно глядя в темень и чего-то дожидаясь. Тут Прошка и вышел из-за угла.

— За бергала замуж пойдешь?

Ульяна вздрогнула, обернулась, рассмотрела, кто говорит с ней и презрительно скривила губы:

— Не за тебя же, титешного! — Отвернулась, плотней кутаясь в старенькую, матерью ношенную, шаль.

— Твой бергал сопьется или в шахте сгниет, — пробасил Прошка, напрягаясь, чтобы не дрогнул голос, — а я в Беловодье ухожу… Дед карту дал, — приврал и срывающимся голосом выпалил: — Титешный — не титешный, а пойдешь со мной, через год будешь носить сережки, как у генеральши.

Улькины надбровья с невидимыми желтыми бровями поползли вверх. Прошка подумал, что она расхохочется, но девка взглянула на него так, будто он на ее глазах вырос на полфута. Не дожидаясь, что будет дальше унтерштейгеровский последыш скрылся за тем же углом, из-за которого вышел.

Через неделю Ульяна нашла его в пенсионном квартале у деда. Раскланялась у всех на виду: