Он вскочил на ноги и стоял за столом, могучий, заслонив широкими плечами окно, за которым падал пушистый первый снег.

– Не для того были Желтые Воды, Корсунь, Пилява, берестечский позор, победа под Батогом, не для того погибли на колу тысячи и сегодня мучатся в неволе десятки тысяч людей края нашего, чтобы ты тут, Выговский, и ты, Иванич, и еще кое-кто, – я о том знаю, – выгадывали себе прибыток и пользу. Пока жив буду, не дам того сделать. А меня не будет, – голос его гремел, будто не в гетманской канцелярии он говорил, а в поле перед казаками, – а меня не станет – народ не даст! Вот послушаете в Переяславе, что люди скажут...

Овладел собою, сказал с недоброй усмешкой:

– Вот в Киеве митрополит Сильвестр Коссов, поборник веры нашей, тоже не больно радуется тому, что вместе будут братские народы, одного бога дети, стоять за веру православную и волю... Послал письмо луцкому митрополиту, пишет, что не станет он признавать патриарха Никона... Так о пастве своей заботится святой Коссов. Отпишешь, Силуян, Коссову моим именем: служил бы молебны о даровании победы русскому воинству над польскими жолнерами и татарами, да пусть поминает в молитвах на первом месте государя Алексея Михайловича...

...Приговорено было генеральными старшинами: разослать по полкам гетманский универсал, дабы на великую Раду в городе Переяславе прибыть: от каждой сотни – одному казаку, от городских общин – по два выборных, каждому войту и по одному райце и одному лавнику от каждого города, а также сотникам всем, есаулам, полковникам, генеральной старшине и людям духовного звания от монастырей и соборов по одной особе. А если кто из казаков самовольно захочет, то и тот может. В Переяслав прибыть всем выборным в январе месяце, не позднее второго дня.

...Садясь в сани с Выговским, генеральный подскарбий Иванич пожаловался:

– Крутенек стал наш гетман, и слова не возрази...

Выговский ехидно заметил:

– Ему что? Сто бочек золота закопал в своем Субботове. О чем ему беспокоиться? Не о нас, конечно. Голытьба – его единая опора теперь, о ней и хлопочет.

Иванич промолчал. Пес знает, обмолвишься словом – и гляди, будешь ночевать в чигиринском замке. Укутывал ноги меховой полостью, глядел в сторону.

Неторопливо падал снег.

По первой декабрьской пороше Иван Гуляй-День, выборный от третьей запорожской сотни, полка донского атамана Ивана Медведева, ехал верхом в Переяслав. Почти год прошел с тех пор, как после Белой Церкви он ушел на Дон. Теперь, три месяца назад, Гуляй-День вместе с донскими казаками воротился на Украину.

Разве забудет он тот день, когда впервые, посреди широкой степи, снова увидал колодец с журавлем, и возле колодца – белостенную хатку!

Старуха в вышитой запаске напоила его коня из деревянного ведерка. Синие петухи, намалеванные на стенах хаты, кивали ему головами. Горький дух полыни щекотал ноздри. Необозримыми волнами расстилалась родная земля, до самого горизонта бежал далекий, торный шлях. Это была родина.

И когда старушка перекрестила его на прощанье, слезы навернулись на глаза, так и ехал, не вытирая их, пока ветер не высушил.