В конце концов вернулась обратно в гардероб. Полина сидела на стуле, уронив голову. Я взяла листок из ее рук, пробежала глазами. Там было написано черным по белому: «новообразование», и подчеркнуто жирной чертой.

– Это киста, – сказала я довольно безразлично. – Киста – это тоже новообразование. Полость, наполненная жидкостью.

Я пыталась обмануть Полину безразличным тоном. Но она была стреляный воробей. Она мне не верила.

Дальше я помню, как она остановила такси. Мы обе сидели на заднем сиденье, и я целовала ее руки.

Меня затопила жалость. Жалость жгла меня, как огонь. Я любила эту женщину за то, что она была – настоящая. Пусть непрактичная, пусть идиотка, но – настоящая, крупная по своей сути. Лучше всех, кого я знала. Она заменила мне семью в чужом городе. Она ставила передо мной тарелку с лучшим куском, и все это без лишних слов. Молча. Даже сурово. Она родила мне красивого мужа, пусть ленивого, но и он был мне защита в этом большом равнодушном городе. Без них я бы потерялась как пуговица. А с ними я себя нашла и стала тем, кем стала. Меня приглашали читать лекции, я ездила по всей стране.

Яша меня высоко чтил. Гордился. Мы стали одно целое. В эту минуту в такси Полина была одновременно старшей и младшей, матерью и ребенком. Я гладила ее плечи, целовала руки, успокаивала, врала и говорила, говорила… Я думала, что Полина не слышит, погруженная в горе, но она все слышала. И запомнила. Она не ожидала от меня такого искреннего, горячего участия. Все-таки свекровь и невестка, как правило, соперницы. Между ними один мужчина. Но Полина при всех своих грузовиках умела увидеть главное: я – рабочая трудолюбивая пчела и мы все из одного улья.

Вечером вернулся с работы Яков Михайлович.

Полина не вышла его встречать. Она лежала на кровати лицом к стене.

Я вывела Яшу на лестничную площадку и, вцепившись своим взглядом в его глаза, сказала коротко:

– Диагноз – рак.

– Нет! – резко отмахнулся Яша, как будто отогнал рукой пчелу.

Его глаза стали круглые, как у петуха, и раздраженные. Он не хотел знать плохого. Боялся правды.

Повернулся и ушел. Я поняла, в кого мой муж Стасик. В своего папашу.

Яша боялся жизни. Не умел и не любил ей противостоять. При этом он любил Полину глубоко и преданно. Она была его вторая половина. А может быть, и три четверти.

Во вторник я поехала с Полиной в клинику. Перед тем как отправиться в приемный покой, поднялась к Могилевскому и зашла в его кабинет без очереди. Он поднял на меня непонимающие глаза: чего еще надо?

– Вы отдали распечатанный конверт, – напомнила я. – Она прочитала…

Могилевский покраснел и надулся. Я бы сказала: раздулся от стыда. Ему стало неловко, тем более что вокруг были люди. Я опозорила его прилюдно, но не это было моей задачей. Моя цель – поправить положение.

– Я прошу вас, скажите больной, что у нее другой диагноз. Надо снять стресс. Дать надежду.

– Ведите, – буркнул Могилевский.

Я сунулась за дверь и ввела Полину в кабинет.

Могилевский хмуро посмотрел на нее и сказал:

– Отрежем вам почку. Она не нужна. У вас гнойный нефрит. Поняли? Почка, полная гноя, как мешок.