Автобус тронулся. Улицы с домами побежали назад.
Какое счастье быть живой и целой и ехать к себе домой. Это и есть все хорошее, что желала Зоя.
Через месяц в дверь позвонили.
Тата открыла и увидела Свету, свою несостоявшуюся невестку. Рядом с ней стояла худенькая девочка лет десяти.
Света отодвинула Тату и, твердо ступая, прошла в комнату Филиппа. С размаха села на его кровать. Посадила рядом девочку.
– Это будет моя комната, – объявила Света.
Она смотрела исподлобья. Взгляд был острый, напряженный, как у мелкого хищника. У куницы, например.
Света ступила на чужую территорию и ждала войны.
Но война не начиналась.
Тата жадно вглядывалась в свою внучку, которую видела впервые.
Девочка не похожа на Филиппа, из другого клубня, но все равно видно, что это его дочка. Видно, и все. Тот же постав головы, немножко вперед. Так же вздрагивает щечкой. Стесняется. Милая…
Комнате суждено было стоять пустой, как мемориал, и пылиться от времени. Пыль – это время. Пылинка – секунда.
Разве не лучше, если комната наполнится жизнью ребенка: его смехом, дыханием, легкими шагами…
– Как тебя зовут? – спросила Тата.
– Ляля, – мяукнула девочка.
Тата наклонилась и поцеловала ее в макушку. Вдохнула родной запах. Волосы пахли ванильными сухариками.
Такие люди
Мне позвонил племянник Гоша и сказал:
– Тетя Люся, давайте продадим наше место на Ваганьковском кладбище.
– Как это? – удивилась я.
– На Ваганьковском очень дорогая земля. Наше место стоит один миллион. Можно продать.
– А урны куда? К тебе на кухню?
В могиле уже стояли две урны с пеплом наших предков. Осталось шесть мест. Одно из них я рассчитывала для себя. В дальнейшем, разумеется. В отдаленном будущем.
Это место на Ваганьковском кладбище со скромным памятником из красного гранита было нашей семейной усыпальницей. Нашим будущим. Продавать будущее…
Я поняла, откуда ветер веет. От Гошиной жены Вероники. Сам бы Гоша до такого не додумался. Ему бы такое в голову не пришло. А Веронике пришло, поскольку она только и размышляет на тему: где взять деньги? Готова продать почку, но не свою, разумеется, а Гошину. Она не работала ни одного дня в своей жизни. Как цыганка.
Веронике сорок лет. Могла бы пойти и поработать, но эта мысль ей чужда и даже враждебна.
Вероника – художница, творческий человек. Вся ее энергия уходит на то, чтобы писать картины: пейзажи, натюрморты, групповые портреты. Пишет она уже двадцать лет. Ее картины не продаются. Почему? Это вопрос. Я в живописи ничего не понимаю и не могу сказать: хорошо или плохо. Подозреваю, что средне.
Вероника выставляет свои картины на выставках. Рассчитывает, что кому-то они понравятся, кто-то их заметит. Но…
Однако начну с самого начала.
В одну прекрасную весну я вышла замуж за Стасика и переехала из Киева в Москву. Мы оба были бедные и бесперспективные. Он – инженер, я – медсестра. Сколько надо было пахать, чтобы заработать на отдельную квартиру…
Стасик пахать не хотел и не умел. Ему нравилось ничего не делать. Такой человек.
Внутри меня сидела какая-то батарейка, которая чикала и гнала вперед. Я не могла смириться с бедностью и скукой существования. Я работала на трех работах. Уставала до тошноты. Меня выручали молодость, и здоровье, и пламенный мотор вместо сердца.