В тот же день, сидя в гостиной после обеда, Мередит Блейк смущенно сказал:

— Я ведь купил ту картину… Ту, которую писал Эмис. Я просто не мог допустить, чтобы она была выставлена напоказ для грубых и пошлых зевак. Это — настоящее произведение искусства. Эмис считал ее своей лучшей работой. Он почти закончил ее — оставались доделки на один-два дня. Вы хотели бы взглянуть на нее?

— О, конечно.

Блейк провел гостя через холл, отпер ключом дверь, и они вошли в довольно большую комнату с закрытыми окнами и задернутыми шторами. Было темно и пахло пылью. Блейк раздвинул шторы и распахнул окно. Комната наполнилась ароматным весенним воздухом. О назначении этой комнаты не было надобности спрашивать. Пустые полки со следами когда-то стоявших на них бутылок и колб, водопроводная раковина, какой-то старый аппарат, и на всем толстый слой пыли.

Мередит Блейк подошел к стене и снял чехол с висевшей на ней картины. У Пуаро захватило дыхание. Он видел две картины Эмиса Крэля в Тэтовской галерее и одну — натюрморт с розами — в доме крупного лондонского промышленника. Сейчас перед ним было то, что сам художник считал своей лучшей работой, и Пуаро понял, каким изумительным мастером был Эмис Крэль.

На первый взгляд картина казалась странной — нерельефной, сделанной в резком, почти плакатном стиле. Девушка в ярко-желтой блузке и синих брюках, освещенная ослепительным солнцем, сидела на низкой каменной стене на фоне неспокойного моря. В сущности— тема для плаката.

Но первое впечатление было обманчивым: в обман вводила чрезмерно яркая световая гамма. Что же касается девушки… Да, это была сама жизнь, насыщенная молодостью, силой, красотой.

А глаза! Сколько в них неукротимой, страстной молодой силы! Так вот что художник увидел в Эльзе Грир! Вот что сделало его слепым и глухим! Вот что отодвинуло в тень его нежную и хрупкую жену! Эльза— олицетворение жизни. Эльза — олицетворение юности и красоты.

Прелестная, грациозная фигурка, легкий поворот головы, дерзкий торжествующий взгляд. Она смотрит на вас, наблюдает за вами, ждет…

Пуаро всплеснул руками.

— Это изумительно! Изумительно!

— В ней была… молодость, — тихо сказал Мередит Блейк.

Пуаро опустил голову.

«Что таится в слове «молодость»? — думал он. — Невинность, беспомощность, чистота? Но разве молодость такова? Нет, молодость сильна, беспощадна, жестока. И еще одно: молодость легко ранима».

Они вышли из комнаты. На пороге Пуаро оглянулся на картину.

О эти глаза! Они смотрят на него и что-то говорят. Что они говорят? Может быть, он услышит об этом от живой Эльзы Грир? Или, может быть, речь их непонятна даже для нее? Сколько самоуверенности во взгляде, сколько надежды на счастье! И вдруг смерть вырывает свою добычу из сильных и цепких молодых рук. Огонь радости жизни гаснет в этих удивительных глазах… А что за глаза у Эльзы Грир теперь? Что сделало время с этим торжествующим юным существом?

Он еще раз взглянул на картину. Сколько в ней жизни! Даже страшно!

В ящиках за окнами дома на Брук-стрит цвели тюльпаны, а холл был наполнен тонким ароматом белых лилий, стоявших тут же в громадной вазе.