— Ох! — Вырвалось у Вадима. — Ведь я не грежу?

— Нет, не грезишь! — Рассмеялся Давид. — А ты, Марик, что скажешь?

— А что тут скажешь… Это они? — Голос Марка заметно дрогнул, но и то сказать, когда-нибудь дает слабину даже оружейная сталь.

Женщин, вскочивших при появлении самолета из шезлонгов, было ровно три, но это могло бы быть и простым совпадением, если бы с ними не было еще и девочки…

Ответа на свой вопрос Греч не получил. Во всяком случае, вслух никто ничего не сказал. Сейчас каждый остался наедине с самим собой, своими мыслями, своими чувствами и женщиной — одной из трех — ожидавшей его внизу, на линии прибоя. Но, если пассажиры только и делали, что пялились в окна, Реутов должен был еще и «рулить». Вот он и «рулил», выводя самолет на посадочную глиссаду, приводняясь, разворачиваясь в веере брызг, над которыми тут же встала россыпью пиратских сокровищ великолепная радуга, и, подгребая наконец на самых малых к деревянному пирсу, по другую сторону которого был причален — за временным неимением яхты — большой белый катер. К тому моменту, как выпрыгнувший на дощатый настил Давид принял конец и начал принайтовывать гидросамолет к кнехту, роль которого выполнял обыкновенный слегка обтесанный брус, по пирсу навстречу своим мужчинам уже неслись четыре не слишком одетые женщины. Причем если Вероника просто радостно визжала, как и положено маленькому ребенку, то некоторые дамы постарше откровенно орали, враз забыв о политесе и прочих разных приличиях. Но и мужчины далеки были от канонов франкской куртуазности и традиционной российской чопорности. Едва успев заглушить мотор, и даже не проверив, как и что там с причальным концом, Вадим пулей вылетел из кабины самолета. В два гигантских прыжка сократил до нуля расстояние, отделявшее его от бегущей навстречу Полины и, подхватив счастливо смеющуюся женщину на руки, сиганул вместе с ней — свихнувшись, вероятно, от полноты чувств — в теплые объятия моря.

Нырнули, вынырнули, поцеловались — да так, что снова ушли под воду — вернулись к воздуху и свету, чтобы хлебнуть немного кислорода и тут же снова впиться жадными губами в губы любимого человека, что, в свою очередь, означало новое погружение. И так раз за разом, пока «народ» с пирса не потребовал, «прекратить безобразие», но Реутов был готов прекратить его только отчасти и выбрался из воды, по-прежнему держа Полину на руках.

— Ты бы поаккуратнее, мил человек, — подмигнул ему Греч, держащий на руках обнимающую его за шею Веронику. — Ребенок все видит…

— Миль пардон, дамы и господа! — Улыбнулся Реутов, только теперь — в принципе, впервые, — по-настоящему рассмотревший стоящую рядом с Марком Зою и обративший внимание на то, что даже обычно сдержанная в выражении чувств Лилиан раскраснелась сейчас, и в глазах ее и улыбке присутствует такое, чего Вадим в них еще ни разу не видел.

— Шампанское есть? — Спросил Давид.

— Нет… — Кажется, это была Зоя.

— А что же мы будем пить?

— Мы пьем «Капиринью»[178]- объяснила Полина.

— А смешивает кто? — спросил Давид.

— Лино.

— Ну, и где этот Лино? — Вступил в разговор, ухвативший главную мысль, Вадим.