А уже через пару дней, в среду, Берестов понял, что его спонтанная неприязнь к цыгану возникла вовсе не на пустом месте – он просто тонко чуял, вот заведомо нос и кривил.

Случилось это перед дебютным участием Николая в «Промерзшей почве». Аккурат на третьем звонке, когда «чердачники» вдруг продемонстрировали ему не просто странную, но и весьма оскорбительную традицию…

Вообще Коля уважительно относился к ритуалам коллег, даже самым нелепым. Неоднократно и без комментариев наблюдал, как актеры плюются через плечо, взасос целуют кулисы, держатся за край сцены, истово посылают собратьев к черту или Богу, яростно заклинают зал. Но странный ритуал нового коллектива показался ему откровенно унизительным.

Да что там?! Он прямо-таки выбил Берестова из колеи, и даже давешний укол булавкой (и это на примерке костюма! вот где славная примета, теперь-то роль как влитая сядет!) начал зудеть и чесаться.

Дело было так: когда труппа приготовилась разойтись на стартовые позиции по планам, в кармане слева от сцены вдруг появился цыган. Сел на груду декораций, будто истинный правитель царства пыли и сумрака, и положил на колено жутко старую серую шляпу. Мятую и драную настолько, словно ее подобрали на помойке. А все актеры – и даже безмерно уважаемый Берестовым Севастьян Григорьевич и огненно-желанная Тамара, – все они цепочкой двинулись мимо, преклоняя перед дядей Зурало колено и осторожно целуя фетровый край этого мусора.

– Что еще за фокусы такие? – осторожно осведомился Николя, оглядывая остальных так, словно разгадал их розыгрыш.

На него посмотрели удивленно, с недоверием и опаской. Секунды утекали, зал готовился к таинству. Очередь желавших, но еще не успевших облобызать обноску нетерпеливо переминалась за спиной Берестова.

– На пхуч, – негромко посоветовал ему Зурало Годявирович на своем вольном языке. Прикрыл здоровый глаз и подвернулся бельмом, отчего вызывал у Николая новую брезгливую гримасу. – Не спрашивай. Или отойди.

Тот отошел, не в силах даже помыслить об унижении перед жалким винтиком театральной махины. А в душе уже закипало, плескалось, требовало выброса и скандала. И только понимающий взгляд Севастьяна Григорьевича и томное спокойствие Черногоровой не позволили Коле взорваться прямо там…

– Николай, ну что же вы? – робко поинтересовалась Людмила, загримированная ведьмой.

Причем спросила так, будто преклонение перед сутулым замухрышкой было процессом столь же естественным и важным, как репетиция или профзанятие.

– Знаете, – растянув губы в неестественной улыбке, ответил Берестов, – я, пожалуй, обойдусь.

И отступил к кулисам, со смесью гнева и омерзения рассматривая, как труппа продолжает унижаться.

На него косились, кололи шепотками, бросали в спину обвиняющими взглядами, но Николай решил стать кремнем. И едва поборол желание прямо сейчас выпить. Выпить – это после спектакля, во время или перед представлением сие не дозволено никому, кроме незаменимых фундаментальных прим, причем вплоть до докладной директору…

Несмотря на пренебрежение идиотской традицией, первый спектакль с Берестовым в роли старшего Карра прошел почти без осложнений. Почти, потому что в конце второго акта Николя умудрился проткнуть себе ладонь.