Вымывшись, он оделся в домашнее: свободную полотняную рубаху и штаны, вернулся в кабинет и подошел к вделанному в стену шкафчику. Достал бутылку карвейна, бокал… Подумав, заменил его на обычный стакан размером раза в два больше. Усмехнулся, вспомнив, сколько раз осуждал Малкольма. Ну что ж, это ведь тоже впервые за много лет. Просто чтобы не думать хоть ненадолго!

За окном уже стемнело, и Грегор щелчком пальцев зажег свечу в канделябре, стоящем у стола. Одну-единственную, лишь бы не промахнуться горлышком бутылки мимо стакана. Некроманты хорошо видят в темноте, особенно под соответствующим заклятием, но оно не выбирает, и если применить, Грегору придется видеть и большой пустой кабинет, обставленный еще во времена деда, и укоряющие взгляды портретов на стене. А свеча выхватила из темноты только стол, кресло и большое зеркало, висящее на стене в паре шагов.

Вот собственному отражению в нем Грегор и отсалютовал стаканом, а потом хлебнул показавшийся безвкусным карвейн, мгновенно огненным комом вспыхнувший в желудке. Подумал, что надо велеть принести закуски и никого не пускать. Он, собственно, никого и не ждал, но мало ли… Однако вызывать камердинера не стал. Ничего, так быстрее заберет. Впервые в жизни ему хотелось напиться до беспамятства, до зверя Перлюрена, как говорится.

Второй стакан он уже не стал наполнять до краев и выцедил его гораздо медленнее. Лед внутри постепенно растворялся, и уже не казалось, что каждый удар сердца отдает болью. Глупо… Как же глупо! Потерять друга, на всю жизнь оставшись виноватым, что не смог ничего сделать с его тягой к разрушению себя. И узнать, что любил шлюху, бессердечную, развратную, смеявшуюся над его наивностью. Все знали! Кроме него! И вправду, безмозглый рыцарь.

Свеча дрожала, и в ее неверном свете казалось, что отражение смотрит из зеркала насмешливо, глумливо. Он так и не успел сказать Малкольму чего-то очень важного, а теперь поздно. Навсегда — поздно. Это профаны думают, что некроманты могут вызвать любую душу в любой момент и завершить все дела, не законченные при жизни. Служителям Претемной же прекрасно известно, что тревожить дух попусту не стоит.

Да и что он скажет Малкольму?! Что сожалеет? Что отдал бы собственную жизнь, если это вернет стране короля? Мертвые должны покоиться с миром, это знает любой некромант.

Но Беатрис! Унижение и злость жгли сильнее карвейна, и Грегор заскрипел зубами, стиснул в руке стакан. Будь она проклята! О нет, никакой силы, влитой в слова! Нельзя! Но как же он сейчас понимал профанов, не способных к магии, но страстно желающих, чтоб их проклятие обернулось правдой само по себе!

— Милорд…

В дверь постучали. Грегор хотел было рявкнуть, чтоб камердинер убирался, но тот заглянул в приоткрывшуюся дверь и торопливо доложил:

— Осмелюсь доложить, ваша светлость, к вам адептка из Академии. Говорит, что дело срочное и отлагательства не терпит.

Адептка? Кто?! Впрочем, раньше, чем из-за плеча камердинера выскользнула стройная фигурка в темной мантии с ало-фиолетовой оторочкой, Грегор уже знал ответ. Только одна девица в Академии могла прийти к нему домой, пренебрегая правилами и приличиями. Именно та, которой сейчас бы следовало слушать предложение Дарры Аранвена. Та, которой Грегор ни за что не хотел бы показаться таким: слабым, потерявшим себя, пьяным, в конце концов. Та, которая сейчас смотрела на него огромными зелеными глазами и молчала.