Тело водселя после откорма стало таким распухшим и малоподвижным, что, когда его подвели к Колыбели и слегка подтолкнули, он сразу потерял равновесие и упал, как подрубленное дерево, с мясистым шлепком плюхнувшись спиной на гладкую поверхность уготованного ему вместилища. С удивленным выражением на лице водсель скатился под воздействием своего слоновьего веса по скользкой поверхности желоба, так что мужчинам оставалось только слегка направлять его, чтобы плечи попали точно в предназначенные для них углубления.

Иссерли подступила ближе, пытаясь рассмотреть лицо водселя. Поросячьи глазки на лысой голове слишком заплыли, и их выражение невозможно было уловить издали. А Иссерли любой ценой должна была увидеть все, что мелькнет в них в роковой момент.

Водсель быстро-быстро моргал глазами, на его куполообразном лбу начинала образовываться недовольная складка. Сейчас ему грозило нечто, что могло оказаться выше его способности стоически переносить происходящее. Он привык всегда полагаться на собственную физическую мощь, на умение равнодушно переносить лишения и удары судьбы. Теперь он чувствовал, что готовится нечто, превосходящее его понимание. Водселя снедало беспокойство, которое искало выхода на поверхности его откормленной физиономии.

Несмотря на полученный укол успокаивающего, он все же пытался бороться, но не с державшими его мужчинами, а скорее с провалами в собственной памяти. Ему казалось, что он видел Иссерли где-то раньше. Или, может быть, он просто признал в ней единственное существо в этом помещении, которое отдаленно напоминало его самого. Если кто-нибудь вообще в силах ему помочь, то только она, – решил он.

Иссерли подошла еще ближе, давая водселю возможность рассмотреть ее получше. Она, в свою очередь, тоже пыталась отыскать его черты в своей памяти. Ресницы – единственная растительность, уцелевшая на его голове – были необычно длинными.

Водсель так отчаянно пытался вспомнить, кто такая Иссерли, что, судя по всему, не заметил, как к его лбу поднесли какое-то устройство, соединенное с основанием Колыбели длинным кабелем и отдаленно напоминавшее патрубок бензонасоса. Унсер прикоснулся металлическим кончиком устройства к гладкой коже на лбу водселя и нажал на рукоятку. Во всем здании на какое-то неуловимое мгновение слегка потускнел электрический свет. Водсель моргнул в последний раз, когда ток прошел через его мозг и позвоночник. Легкий дымок поднялся от черного пятна, образовавшегося на его лбу.

Унсер приподнял голову водселя за подбородок, обнажив шею. Двумя легкими взмахами он вскрыл артерии, а затем сделал шаг в сторону, и фонтан дымящейся, горячей, нереально красной крови вырвался наружу и заструился по серебристому металлу желоба.

– Да! – непроизвольно вырвалось из горла у Иссерли. – Да!

Не успел еще ее крик отзвучать под потолком, как в цехе повисла мертвая тишина, которая казалась еще более страшной оттого, что в это время из громкоговорителей перестала звучать музыка. Все застыли, только поток крови лился и лился из рассеченного горла; пенная красная жидкость бурлила и блестела, заливая лицо и голову водселя, и его ресницы колыхались в этом потоке, как водоросли в реке. Мужчины – Унсер, Энсель и все остальные – стояли неподвижно, будто статуи. Их глаза были обращены на Иссерли.