– Представляю, как он себя чувствует, – пробормотал я. Жаль, что я не мог обратить Прыгуна, чтобы он выпил со мной. Он мог бы стать барменом Прыгуном.

Эдди уставился на Прыгуна с презрением, но я подозревал, что это чувство было направлено на него самого, а не на дракона.

– Я такой глупый, – пробормотал он. Это была старая песня, я часто слышал от него подобное, – я никогда не смогу в это поверить. Я кричал это «заклинание» снова и снова, и все, что я сделал, дало им больше времени, чтобы похитить ее.

– Она просто защитила тебя, – сказала Джилл.

– Это была моя работа – защищать ее, – проворчал он.

Джеки допила свой сок и потянулась за пакетом с печеньем.

– Какое заклинание она тебе сказала?

Эдди вскинул бровь.

– Цент...центрум перманебит. Вы знаете это заклинание, оно вообще существует?

– Не то чтобы я не знаю его, – Джеки одарила его сочувствующим взглядом, которого он даже не заметил. – Но если тебе станет от этого лучше, то это латынь. А на этом языке существует много заклинаний.

– Что это значит? – спросила Джилл. Я все еще опирался на нее, но мой разум скитался, анализируя все близлежащие бары. В нижнем городе они были лучше, но я мог бы столкнуться с людьми, если бы пошел в Карлтон. Мне хочется побыть одному или нет?

– Ладно, «центрум» означает центр, – сказала Джеки. – «Перманебит» – это глагол будущего времени. «Останется» это один вариант перевода. Или, может быть, «перенесет». Вместе получится что-то вроде «центр выдержит».

Я поднял голову.

– Устоит, – прошептал я, мой голос дрожал. – Центр устоит.

Последние слова Сидни. Они были не для Эдди, а для меня.

Я больше не мог контролировать себя и резко встал. Джилл потянулась ко мне:

– Адриан...

– Я увижу вас, ребята, позже.

Я направился к двери, остановившись, чтобы забрать Прыгуна и положить его в мою куртку.

Центр устоит.

Будет ли там Сидни? Я задавался лишь одним вопросом. Меня окутало чувство саморазрушения.

– Куда ты идёшь? – спросил Эдди.

– Куда-то, – ответил я. – Следую плану побега номер восемьдесят два: уйти куда-то, где я не должен чувствовать ничего некоторое время.

Он обменялся с Джилл взволнованным взглядом и спросил:

– Когда ты вернёшься?

Центрум перманебит.

Я лишь покачал головой и отвернулся.

– Это больше не имеет значения.

Было холодно, когда я наконец проснулась. Я постепенно выходила из темноты, я пролежала без сновидений довольно долгое время, и понятия не имела, как долго я ехала в фургоне со своей семьей. Судя по сухости во рту и путающимся мыслям, какие-то наркотики все еще оставались в моем теле, но в таком количестве, что я наконец-то пришла в сознание.

Я лежала на грубом, неровном, бетонном полу, который не проводил тепла и был еще более неудобным потому, что был влажным. Он добавлял холод, который уже начал просачиваться в мои кости, и я медленно и неловко приняла сидячее положение, затем обняла себя в слабых попытках согреться. В сырой камере было не больше пятидесяти градусов[16], и тот факт, что я была голой, нисколько не помогал.

Комната тоже была черной. Глубоко черной. Я бывала в темноте раньше, но эта была непроницаемой. Не было ничего, даже капельки света, чтобы мои глаза могли привыкнуть. Чернота была почти ощутимой, тяжелой и густой. Мне пришлось полагаться на мои ощущения, чтобы получить хоть малейшее представление, на чем я сижу, а в этой зловещей тишине мой слух не уловил никакого звука.