Через пару остановок соседка вышла. Кто-то в салоне вздохнул и пробормотал: «Ох ты, ебливая кобыла».

Маршрутка въехала в промзону. Бобровский попросил остановить и вышел. Огляделся, ища место, где его избил обоссанный коллектор. Отсюда было не видно. Промзона большая, а этот урод завёз его куда-то на заброшенную окраину. «И что мне тут ловить?» — подумал Бобровский.

Побродив, он разыскал Нижний проезд и увидел двухэтажное строение с нужным номером. На стене висело объявление, написанное крупным шрифтом. Бобровскому всё стало ясно. «Работа. Питание. Проживание. Зарплата». А что ещё мог предложить Никита? Над входом была табличка «ЗАО ПЕРБУМОТ». Бобровский открыл дверь и вошёл. В тамбуре на табуретке сидел пожилой охранник и читал потрёпанную книжку в мягкой обложке. Казалось, этот охранник просидел тут безвылазно несколько лет. У него было одутловатое лицо, красные глаза, кожа болезненного цвета. От него пахло пылью.

— Что вам? — спросил он.

— Я по объявлению, — сказал Бобровский. — Там, у вас висит.

Охранник кашлянул и вдруг заорал в потолок:

— Виктор Михалыч, тут по объявлению!

Кто-то ответил ему.

— Поднимайтесь наверх, — сказал охранник и вернулся к чтению.

За тамбуром был небольшой коридорчик и лестница на второй этаж. Бобровский поднялся прямо к двери кабинета. Постучался и вошёл. За столом сидел всклокоченный мужик лет сорока пяти и разговаривал по телефону:

— Слушай… Нет, стой, я же объяснил, как добираться. Где ты вылезла? А кто тебя просил там вылезать? Никто?

Он посмотрел на Бобровского.

— Ладно, садись на маршрутку и езжай до конечной, понятно? Да, твою мать, я бы выслал машину, но у меня карбюратор, ты знаешь… Что, Гусев? Гусев в разъездах весь день. Так, у меня посетитель. Конец связи.

— Я по объявлению, — сказал Бобровский.

— Уверены?

— Ну, уверен, да. А что?

Хозяин кабинета пробежался по нему взглядом сверху вниз и снизу вверх.

— Ладно. Паспорт есть? Или военный билет? Какие-нибудь документы?

Бобровский дал ему паспорт. Посмотрел в окно. По трассе полз «КамАЗ», волоча за собой облако жёлтой пыли.

— Бобровский? — сказал хозяин кабинета. — Бобровский?

— Да, написано же.

— Нет, стой, погоди. Бобровский?

— А что не так?

— А я Телегин.

— Рад познакомиться, — сказал Бобровский.

— Какой, нахуй, рад познакомиться? — Телегин встал из-за стола. — Мы с тобой знакомы. Ядрёна мать, а!

Он вдруг засмеялся.

— Ну вообще! Так. Ты не помнишь?

— Смотря что, — сказал Бобровский. — Вы с завода? С автомастерской? С мебельного магазина? Может, из ВОХРа?

— Какой ещё вохра-мохра?! Смотри на меня. Узнаёшь?

Бобровский смотрел. Но не узнавал. У Телегина была заурядная внешность. Совершенно не запоминающаяся.

— Так, ладно, блядь. Что ты стоишь? Садись. Самовар помнишь? Бабку ту помнишь? Как подвалы проверяли, помнишь? А молдаванина помнишь?

Бобровскому стало не по себе. Воспоминания были смутные. Телегин не отставал.

— Февраль девяносто пятого, — сказал Телегин. — Грозный. Мы с тобой и молдаванином проверяли подвалы. У него ещё кличка была Ротару.

Телегин засмеялся.

— Помнишь, как мы бабку вынесли из подвала? У неё был самовар советскими рублями набит.