Я снова была в сильных руках отца, его лицо было белее мела, белее луны, которая висела над нами.

— Доченька моя, — хрипло выдохнул он. — Слава Всевидящему…

Его руки разжались, и меня снова швырнуло в темноту.

Не сразу, но я поняла, что эта темнота — из-за плотно прикрытых век, что сдавленные всхлипы принадлежат мне, и что огненные дорожки на щеках — это мои слезы. Чьи-то пальцы стирали их, удивительно нежно, негромкий голос позвал:

— Лотте.

В этот миг все случившееся обрушилось на меня неумолимой силой лавины. Я вздрогнула, широко распахнула глаза и встретилась взглядом с Эриком.

Бледный, осунувшийся, тем не менее он сейчас сидел рядом со мной.

— Лотте, — повторил он, но тут же исправился. — Шарлотта…

Я смотрела на него и не могла наглядеться. То странное чувство, когда внутри все дрожит от напряжения, а тишина кажется невыносимо, мучительно долгой. Когда хочется обнять его, впитывая биение сердца и окунуться в эту родную нежность. Когда все остальное неважно лишь только потому, что он жив, мы оба — живы, и это и есть самое настоящее счастье.

— Мне так много нужно тебе объяснить, — хрипло произнес он. Потянулся к стоявшему на тумбочке графину с водой, но передумал, лишь глубже подался в придвинутое к кровати кресло. — Как ты себя чувствуешь?

— Хорошо, — ответила я.

Хотя вряд ли могла передать этим коротким словом то, что сейчас чувствовала.

— Я и Камилла… Мой брат не знал, о чем говорит. Мы разведены, и…

— Замолчи, — прошептала я.

Сдавленно, потому что мне снова не хватало воздуха. Эрик осекся и растерянно посмотрел на меня, так, как мог бы смотреть мальчишка, которого отчитывала строгая гувернантка.

Всевидящий, ну и мысли у меня…

— Я чуть не потеряла тебя, — произнесла еле слышно. — Я чуть тебя не потеряла, Эрик!

Я почувствовала, что руки у меня дрожат.

И губы тоже.

В общем-то, дрожать им было не положено, ведь все самое страшное осталось позади, но они дрожали. Напряжение, лопнувшее внутри невидимой струной, отпустило, и меня затрясло. Не знаю, кто из нас первый рванулся вперед, но я утонула в его объятиях раньше, чем успела вздохнуть. В родных и самые близких объятиях, в руках Эрика, который прижимал меня к себе крепко и в то же время бережно.

Эрик наклонился ко мне, и я потянулась губами к его губам, принимая наш первый поцелуй, падая в него, как в пропасть, чтобы взлететь. Он целовал мои губы, лицо, собирая со щек горячие слезы, а они все текли, текли и текли — безостановочно. Горячие, очищающие, светлые, как самая искренняя радость. Я отвечала ему, скользя ладонями по сильным рукам, по плечам, по груди. Прижалась крепче, вплетая пальцы в его волосы, судорожно вдыхая — рывком.

Воздух ворвался в легкие, и я засмеялась.

Прямо ему в губы. Смеялась и плакала, глядя в сверкающие глаза, повторяя сквозь короткие поцелуи, на выдохе:

— Я люблю тебя. Люблю… люблю…

— Лотте, — тихо произнес он, на миг еще крепче прижимая меня к себе. — Моя солнечная… светлая… я тебя не достоин…

Последние слова и вовсе прозвучали глухо, болезненно, сдавленно.

Я отстранилась, гневно сверкнула глазами.