Ему.

Удар вышел такой силы, что на миг показалось, будто я сама стала солнцем.

Или молнией.

Удар плеснул мне в пальцы и в его грудь, Эрик судорожно дернулся, и я вместе с ним. Жар, разбежавшийся по телу, мог запросто меня сжечь, и сжег бы, дотла… если бы искра не рассеялась в «сосудах», окутывая мягким теплом.

В ладонь снова что-то ударило, и я не сразу поняла, что это биение его сердца.

Ровный, мощный, удар.

Второй.

Третий.

Вместе с его судорожным вздохом в мир вернулись звуки. Истошные вопли Майкла, который орал, чтобы его выпустили отсюда, тихий стон Лавинии откуда-то сбоку.

Из глаз хлынули слезы, я ревела как сумасшедшая, но все-таки продолжала пропускать сквозь нас тепло, снова и снова, и сила окружающей нас жизни бежала от меня к нему, по раскинувшейся над нами кроне, собиралась во мне, и снова прокатывалась по телу Эрика, согревая.

Я осела на пол, рядом с ним, не отнимая ладони от слабо вздымающейся груди, не размыкая живого круга.

Вернулись не только звуки, но и краски: глядя на оплетающий нас кокон, я видела, как искореженная жуткой магией природа превращается в странный волшебный сад. По крайней мере, мне так показалось…

С этой мыслью я потеряла сознание.

С этой мыслью провалилась в темноту, чтобы окунуться в море аламьены.

Запутавшись в коротких ногах, упала на теплую землю, прямо в заросли. Упала, но не заплакала: передо мной открывался целый мир. Муравьи тащили какие-то зерна в свой домик, похожий на горку (я помнила, его мне показывал папа), прямо над цветами порхала бабочка с огромными разноцветными крыльями. Вокруг жужжали шмели и пчелы, но меня интересовала именно она. Оранжевый, синий, желтый и черный — эти цвета на ее трепещущих крылышках сливались в удивительной красоты узоры. Бабочка села на раскрывшийся белый цветок, и я потянулась к ней, чтобы схватить…

Но вместо этого схватили меня.

Подбрасывая в воздух и снова подхватывая.

— Шарлотта!

Сильные руки отца без труда удерживали меня на весу, рыжие волосы переливались на солнце, а в теплых карих глазах искрились смешинки. Я очень любила, когда он так делает, но сейчас…

— Бабочка!

Папа проследил, куда я указываю, и осторожно опустился вместе со мной рядом с цветком.

— Бабочка, — сказал он, мягко перехватывая мою руку, когда я снова потянулся к ней. — Но мы не будем ее трогать.

— Почему?

— Потому что на ее крылышках пыльца, и если ты возьмешь бабочку в руки, она больше не сможет летать.

— Никогда?

— Никогда.

Отец отпустил мою руку, но я больше не хотела брать бабочку. Пусть лучше летает, а я буду смотреть на нее издали и любоваться…

День неожиданно сменила ночь. Глубокая ночь, когда повсюду был запах дыма. Он обжигал грудь, и я кричала, кашляла, пытаясь избавиться от этого жуткого чувства. Меня подхватывали на руки, но дыма становилось слишком много, и дышать было больше нечем. Я снова соскальзывала в темноту, здесь было жутко и холодно, а еще очень темно. Черные щупальца вливались в меня, заставляя леденеть еще больше, я звала папу с мамой, но они не отзывались. Было страшно, было очень страшно, но неожиданно в этой непроглядной тьме вспыхнула искорка света. Теплого света, разбросавшего душившую меня тьму, и я вынырнула в летнюю ночь.