Полетт уже привязалась ко всем этим растениям, особенно к буйному орегонскому винограду. С болью в сердце наблюдала она, как матросы их опускают в корабельную гичку, чтобы затем перегрузить в джонку Бабурао, и чувствовала себя матерью, отправляющей своих деток в неизведанную жизнь.

– Я знаю, сэр, что Кантон для меня закрыт, – сказала Полетт, – но нельзя ли хоть немного проводить наших питомцев?

Хорек поскреб бороду и пробурчал:

– Можете доехать до Линтина, только не маячьте там.

– Правда, сэр?

– Пусть джонка возьмет на буксир гичку с матросом, чтобы вам было на чем вернуться.

– Ой, спасибо, сэр. Большое спасибо!

Полетт выбежала на палубу и крикнула матросам, что тоже едет.

В своей джонке, покачивавшейся рядом с гичкой, Бабурао приготовил помост для растений. С замиранием сердца Полетт смотрела, как лебедкой их перегружают, и облегченно выдохнула, когда вся эта операция завершилась благополучно. А затем по переброшенному трапу и сама забралась в джонку.

На лодке Бабурао она еще не бывала, и знакомство с ней сперва обернулось разочарованием. За время стоянки брига Полетт повидала всякие необычные суда, бороздившие воды подле Гонконга: похожие на гусениц пассажирские лодки с рядами лавок, узкие и длинные; лодки-катафалки, уставленные гробами; двухмачтовые джонки «утиный хвост» с многоярусными надстройками и самые, наверное, завораживающие лодки, более сотни футов длиной, в виде китов, как будто процеживающих воду в поисках пищи.

В этаком корабельном изобилии джонка, по дешевке купленная дедом Бабурао где-то на севере и называвшаяся ша-чуань, то бишь «песчаная лодка»[60], выглядела неприметной. Полетт никак не могла запомнить ее длинное имя, но это не имело значения, поскольку Бабурао всегда называл свое плавучее средство «Кисмат», то есть «рок», уверяя, что именно это слово иероглифами начертано на борту лодки.

Как на всяком другом судне Жемчужной реки, по бокам форштевня джонки были нарисованы два гигантских глаза, как будто высматривающих добычу или врагов. Всего шестидесяти футов длиной, лодка уступала «Ибису» и «Редруту» в размерах, однако превосходила их числом мачт, коих было целых пять. Правда, вид у них был странный – они смахивали на покосившиеся свечи в канделябре. Лишь две мачты честно стояли на палубе, но и они кренились – одна вперед, другая назад. Три остальные мачты, больше похожие на шесты, были приторочены к палубному ограждению, и казалось, расставлены наобум. Местоположение руля тоже вызывало удивление, ибо располагался он не по центру, а с боку кормы и управлялся не штурвалом, но огромным румпелем, торчавшим на крыше рубки.

Короче говоря, вздернутая корма, разнородные мачты и бочкообразный корпус создавали облик неуклюжего корыта. Но впечатление это было обманчиво, ибо под парусами джонка шла плавно, как всякое судно ее класса.

Плаванье началось с обряда, весьма напоминающего пуджи, которые Полетт повидала в Калькутте: в честь Тьен Хау и Гуань Инь (богинь благополучия, сродни индийским Лакшми и Сарасвати, пояснил Бабурао) воскурили благовония. Но затем обряд вдруг взорвался в буквальном смысле слова: захлопали шутихи, ударили гонги, полыхнули бесчисленные подожженные полоски красно-золотистой бумаги (дабы отпугнуть бхутов, ракшасов и прочую нечисть, пояснил Бабурао). Возник такой шум-гам, поддержанный кряканьем переполошенных уток, ревом младенцев и хрюканьем свиней, что Полетт ничуть не удивилась бы, если бы джонка взлетела в небеса, точно ракета. Однако на пике гвалта «Кисмат» распустил паруса и тронулся вперед, оставляя за собою дымный шлейф.