– Не ожидал подобного услышать, как я понимаю? Не думал о таком?

– Н…нет, – мотнул головой морпех. – Вообще ни о чем подобном не думал, тарщ капитан… эхм, Сергей. Честно. Даже и в голову не приходило.

Блин, а ведь точно! Ну, о чем в первую очередь должны подумать наши, заполучив в руки один из главных вражеских секретов? Да о мастерски проведенной многоходовой спецоперации фашистской разведки, цель которой – заставить русских поверить, что все расшифрованные с помощью этого самого трофея сообщения – сущая правда! Смешно, а он-то искренне полагал, что его за этот чемодан должны чуть ли не на руках носить, идиот!

– Верю, – медленно кивнул особист… и Степан внезапно понял, что все это время Шохин внимательно вглядывался в его лицо, изучая реакцию на заданный вопрос. Судя по смягчившемуся взгляду, эту проверку старлей, сам о том не ведая, прошел успешно.

– Ну, а потом и на информацию о десантах внимание обратили. Которые ты, как только что выразился, местами поменял. Вот меня и отправили разобраться, что за непонятный старлей вдруг объявился. Который и про будущие события знает… – Заметив на лице Степана непонимание, Шохин пояснил: – Это я про окружение остатков морского десанта под Глебовкой. А заодно еще и артбатареи из строя выводит, и особо ценные трофеи захватывает, и немецкие танки одной левой жжет. Вот только припозднился я, успел этот самый старлей в немецкий тыл сбежать. Где тоже, стоит признать, неслабо покуролесил. Тебе за одного только румынского разведчика орден полагается, не считая всех прошлых заслуг. Дальше, собственно, и говорить не о чем – даже если бы Прохоров и не отправил радиограмму, мы б все одно на ваши поиски двинули.

Помолчав – Степан, понятное дело, тоже ничего не говорил, переваривая неожиданную информацию, – контрразведчик протянул ему листы, которые так и держал в руке:

– На-ка вот, погляди одним глазком, что про тебя товарищи написали. Да не напрягайся, ничего дурного там нет, наоборот, выгораживали всеми силами, особенно старшина. Да и не все они рассказали, уж в этом-то у меня никаких сомнений не имеется. А давить я не стал – какой смысл? Ты ведь мне о том, чего в этих бумажках нет, и сам расскажешь, правильно понимаю?

– Правильно понимаете. Расскажу, – не стал спорить Степан, в свете неяркой потолочной лампочки с трудом разбирая исписанные простым карандашом строчки. Прервался всего раз, когда в каюту комсостава заглянул матрос, принесший кружки с обещанным чаем и несколько кусков неровно наколотого каменно-твердого сахара. Покопавшись в полевой сумке, Сергей протянул пару сухарей:

– Пожуй, с чайком самое то. Сам я, как понимаешь, воздержусь. – Контрразведчик снова шумно сглотнул.

Глядя, с какой жадностью Степан схватил один из них, смущенно пообещал:

– Ничего, придем в базу, я тебя нормально накормлю, чтоб не говорил, что моя служба одними сухарями перебивается!

Мысленно едва не заржав – вот тебе и кровавая гэбня, понимаешь! – морпех кивнул, вгрызаясь зубами в размоченный в чае сухарь. И продолжил читать написанное Левчуком и Аникеевым. Между прочим, «мемуаров» старшего сержанта Баланела среди прихваченных обычной канцелярской скрепкой листков отчего-то не было: то ли контрразведчик Никифора вовсе не опрашивал (угу, вот прямо взял и поверил!), то ли не счел нужным его ознакомить. Да что такого особенного тот мог рассказать? Ну, разве что припомнить их неожиданный разговор, спровоцированный самим же внезапно впавшим в меланхолию Баланелом, во время которого Степан излишне разоткровенничался, рассказав про освобождение Одессы и Крыма к сорок четвертому году.