Привалившись к шершавой коре, Николай несколько секунд отдыхал, успокаивая сбившееся дыхание. Вытащив из кармана перевязочный пакет, на ощупь разодрал зубами оболочку, кое-как промокнув кровь. Затем залег, осторожно, буквально по сантиметру выдвигая из-за укрытия ствол снайперской винтовки. Взглянул в прицел, мельком подумав, что если б ненароком заляпал линзу, так запросто отереть бы не удалось, не вода, чай. И практически сразу же заметил осторожно ползущего к пулеметной позиции егеря с прямоугольным патронным коробом в руках. Боеприпасы камраду тащишь? Нужное дело, одобряю. Вот только не свезло тебе сегодня, фриц, уж извини. Больно удобно ты подставился, хоть в башку стреляй, хоть в корпус.

Липкий от начинавшей подсыхать крови палец снайпера уверенно лег на спусковой крючок…

Смерти младший сержант Мелевич не боялся.

Нет, пожить-то еще немного, понятное дело, хотелось, однако ж и особенного страха перед неминуемым Анатолий не испытывал. Отбоялся уж свое, наверное. Перегорел, так сказать, причем и в прямом, и в переносном смысле.

Сперва в сентябре сорок первого, когда его впервые подбили – немецкая болванка прошила моторный отсек, после чего родная «бэтушка» весело полыхнула всем оставшимся в баках бензином. Выбраться удалось одному ему, поскольку у мехвода свой люк имелся, остальные так внутри и остались. Пока сбивал, катаясь по земле, огонь с комбеза, в танке взорвался боекомплект. Очнулся в госпитале, с контузией и легкими ожогами, так что вскоре вернулся на фронт.

Новый танк, на сей раз тридцатьчетверка, новый экипаж.

Заснеженные подмосковные поля, Калининский фронт, декабрь сорок первого – январь сорок второго. Снова подбили, разворотив ходовую. Но и фрицам в том бою тоже неслабо досталось – Т-34 тогда еще ефрейтора Мелевича успел спалить три вражеских панцера и еще парочку повредить. Да и другие танки взвода тоже не мазали, раз за разом укладывая снаряды в цель. Расстрелянной пушечно-пулеметным огнем и раздавленной гусеницами автотехники даже не считали: устроившим засаду на одной из стратегически важных дорог танкистам в тот день везло. До того самого момента, пока не прилетели пикирующие бомбардировщики.

Разорвавшаяся рядом с бронемашиной фугасная бомба в клочья порвала гусеницу, выворотила пару опорных катков и контузила экипаж. Второму танку повезло куда меньше – прямое попадание с детонацией оставшегося боекомплекта. Третий, запиравший застигнутую врасплох вражескую колонну с тыла, успел укрыться под деревьями недалекого леса и уйти. Сняв курсовой и спаренный пулеметы, танкисты почти полчаса отбивались от наседавших гитлеровских пехотинцев. К тому моменту, когда подошла подмога, в живых остался только мехвод Мелевич. В этот раз обошлось без серьезных ранений и госпиталя, и вскоре Анатолий уже сел за рычаги нового, третьего в его жизни танка. Третьего и последнего, как выяснилось спустя несколько месяцев…

Конец весны, немецкое контрнаступление под Харьковом.

Практически летняя жара и поднятая гусеницами вездесущая пыль. Три фашистских танка против одного советского, нижнетагильской тридцатьчетверки с новой башней и более мощной пушкой. Два легких и средний Pz-IV, тоже какой-то невиданной ранее модификации. Легкие сожгли без особого труда, заодно протаранив неосмотрительно подставивший борт полугусеничный бронетранспортер, полный не успевших заранее выскочить пехотинцев. Кто-то, понятно, успел выпрыгнуть, когда навстречу, неожиданно для обоих механиков-водителей, как советского, так и немецкого, выскочил русский танк. Но большинство так и остались в искореженном угловатом корпусе, с металлическим скрежетом просевшем под тридцатитонным весом боевой машины. Можно было уходить, разведка боем удалась, даже с перевыполнением плана.