– Агентам-то половник зачем?

– А кто их разберет. Картину же с собой утащили.

– Какую? – машинально пробормотал Шурка.

– Ну, что у меня висела.

– Ее забрали милиционеры? Зачем?!

Та пожала мощными плечами.

– Отпечаток, сказали. След. Ну, пусть ищут, раз след. Сыщики-пинкертоны. Им видней… Ах, да вот же он! – завопила вдруг.

Половник за ушко висел на руле велосипеда, пришпиленного к стене коридора, как гигантское железное насекомое.

– Точно! – ликовала тетя Дуся. – Я ж варить как раз начала. Ну а тут все: Бобки нет! Я и рванула с кухни. Все мечутся, ну и я заметалась. А его, значит, сюда сама, видать, и повесила.

Она неправильно истолковала его сведенные брови.

– Выше нос, Шурка! Рано хмуриться. Видал? Угрозыск подключили. Сам Зайцев прикатил. С собаками рыщут. Вот-вот Бобку найдут, – назидательно воздела половник. И пошла обратно на кухню, трубя: «Нашла! Угадайте где!»

Но «вот-вот» Бобку не нашли.

Квартира спала.

Шурка перевернулся на другой бок. Мысли посыпались, как колючие стеклышки в калейдоскопе. Сложились в новый узор: «А что если это – сегодня?»

Полночь – такое заковыристое время. В зависимости от того, с какой стороны на нее смотреть, получаются два разных дня. Вернее, ночи. Ночи пятницы. Только Майор с его гнусным чувством юмора мог назначить встречу «в пятницу» и «в полночь» одновременно. «То есть?» – только сейчас понял подвох Шурка.

В половине двенадцатого – еще ночь четверга. В одну минуту первого – уже ночь пятницы. Но между «еще» и «уже» – огромная разница. Завтра и сегодня.

Шурка не выдержал, откинул одеяло.

Встал босыми ступнями на холодный пол. В тишине ступни отдирались от пола со звуком пластыря. Всхрапнул в темноте дядя Яша. Шурка натянул носки, чтобы ступать тихо.

Шмыгнул к столу. Нащупал часы. Циферблат светился зеленоватым. «Почти одиннадцать».

«Сегодня», – решился Шурка.

Потому что если это не сегодня, то еще можно прийти завтра. А вот завтра ошибку будет уже не исправить.

Застегнул брюки. Проскользнул в свитер. Бесшумно ступая в носках, нащупал ботинки. Кепку сунул в зубы. Звякнула вешалка. Опять всхрапнул дядя Яша. Но валериановый сон опять засосал его. Шурка прижал к груди куртку. Оденется в коридоре.

Выскользнул. Сердце билось ровно. Только его и было слышно. Его – и легкие раскаты разноголосого храпа за дверями соседей. Казалось, кто-то вдали скатывает с крыши картофелины: то маленькие, то большие, то средние. Тр-р-р-р-р. Др-р-р-р-р. Гр-р-р-р-р. Тр-р-р-р. Др-р-р-р. Гр-р-р-р-р. «Разворот с крыла …Огонь! Стреляй! Он на хвосте. Катя! Огонь! Катя?» – тревожно вскрикивала Людочка, всё летела. Шурка прошел мимо ее двери не останавливаясь. Квартира спала. От оконца в дальнем конце коридора лежал на полу прямоугольник лунного света. Тазы, велосипед были намечены бликами.

«Здорово было бы сейчас впечататься в таз. Или велик». Та-ра-рам! Всем подъем.

Но не впечатался, даже не задел.

С зубовным скрежетом повернулся замок. Шурка подождал. Рот наполнялся слюной, ботинок грозил выскользнуть. Сжал челюсти, сжал пальцы. Послушал еще. Картофелины катились равномерно. Через правильные промежутки. Сон соседей был глубок.