– Вот и свиделись, матушка.

«Я сейчас умру», – подумала Софья. Странно, что она не чувствовала никакого страха: только бесконечное разочарование и озноб, охвативший все тело. Руки дрожали, и она спрятала их под шалью. Машинально посмотрела на окно, вспомнила, что находится на третьем этаже, собралась с силами и негромко спросила:

– Что это значит, сударь? Подите вон.

– Молодец, матушка, – с искренним одобрением сказал Мартемьянов. Он по-прежнему не сводил с нее глаз, которые – Софья могла бы поклясться в этом – смеялись. – Чисто лисица спойманная: уж в сети, а все скалится да кидается.

– Я закричу.

– Да на здоровье, – разрешил он. – Мне уж все коридорные обещали мертвым сном спать, и сам хозяин с ими вместе. А реки тут нет, бросаться некуда. И в окно выскочить не дам.

– Что вам угодно? Я… я ждала вовсе не вас, – отчаянно бухнула Софья, одновременно с ужасом думая: глупая, зачем она это говорит? Разве такой посовестится, испугается?

Мартемьянов и не испугался. Стоя рядом с Софьей и опираясь одной рукой о стену, он довольно добродушно сказал:

– Знаю я, кого ты ждала. Пустое это, матушка. Не стоит он полпятки твоей. Голота дворянская, все лето у меня в служках пробегал, в осенях бродяжить в Крым подался… Что тебе с него?

– Позвольте решать мне самой, – собрав всю храбрость, отрезала Софья. – Отоприте дверь, Федор Пантелеевич, мне пора идти.

– Ого, и прозванье мое помнишь! – обрадовался Мартемьянов. Подойдя к Софье, серьезно сказал:

– А я вот сразу же не поверил, что ты в реку кинулась. Видит бог – не поверил! Нешто такие бросаются? Такие до последнего бьются, до смерти сражаются. Встанут – упадут, дальше побегут, а в реку головой… нет! Моей ты породы, Софья Николаевна, сразу я почуял. За то и полюбил.

– Вы пьяны, – хрипло сказала Софья. – Уймитесь и позвольте мне уйти.

– И позволю, – неожиданно сказал Мартемьянов. – Что ты так глядишь? Думала – ссильничать смогу? Мне это без надобности, я так с бабами и в молодых годах не обходился, а сейчас и вовсе невместно будет. Коли захочешь – добром пойдешь, не захочешь – вольному воля.

Софья вдруг поняла, что он не врет. Ее нервный озноб, стиснувший горло и заставляющий дрожать руки, понемногу начал утихать. Переведя дух, она вопросительно посмотрела на Мартемьянова. Тот усмехнулся:

– Что, перестала дрожать? Вот и ладушки. Ты не боись, выпущу, слово свое даю. Сядь вот только, посиди со мной немного. Вина выпьешь?

Софья кивнула: только для того, чтобы ничего не говорить. Пройдя к столу, она опустилась на стул с причудливо выгнутой спинкой, провела ладонью по лбу, крепче стянула на груди шаль. Мартемьянов, по-медвежьи ловко переваливаясь, отошел к окну, вернулся с серебряным ведерком, полным льда, из которого торчала зеленая бутылка шампанского. Открыл он ее, к удивлению Софьи, по-гусарски умело, не пролив ни капли.

– Пей, матушка. Не нижегородской выделки небось.

Они выпили не чокнувшись, не сказав друг другу ни слова. Вино неискушенной Софье показалось довольно вкусным, но, опасаясь, что опьянеет, она не допила до конца. Мартемьянов, заметив это, усмехнулся: