– Так вот, – продолжал дед Терентий. – Женщина эта пожилая, но с огненными волосами, как у молодой, подошла к Марьиной могилке, увидела цветы, и лицо ее перекосило такой ненавистью, что меня в пот бросило. А потом она цветы-то эти ногами раскидала и на могилу плюнула. «Змея», – говорит. Отец мой как раз вышел из-за склепа, он там лишние ветки обрезал. Увидел, что дамочка та натворила и начал было возмущаться, прикрикнул на неё, но тут же осекся. Уставился на нее и говорит: «Анна! Стромова! Ты ли?» А она даже не взглянула в его сторону, только ещё раз с ненавистью глянула на могилу и пошла прочь. Страшная была женщина. У меня тогда от страха сердце в пятки ушло. Не удивлюсь, что это она молодую барышню Орлову и порешила в 17-м году. Столько в ней было ненависти.
Дед Терентий замолчал, погрузившись в воспоминания.
– Знаете, – вдруг прервал тишину Фёдор Иванович. – А я ведь тоже видел эту даму. Вот ты сейчас описал ее, Терентий, и я вспомнил один интересный случай. Было это в 1996 году. Тогда как раз старое здание усадьбы начали помаленьку восстанавливать, везде велись ремонтные работы. Мы же начинали практически с нуля – до такого запустения дошло имение. Хорошо, что были старые гравюры да картины, по которым можно было составить представление о былом ее убранстве. Наш ректор и богач этот, что деньги давал, мечтали восстановить как можно больше помещений в соответствии с их былой красотой. И нужно сказать, нам это удалось. Вот музейные комнаты, библиотека, кабинет декана, актовый зал, – во всех этих комнатах восстановили их прежний вид.
– Опять ты за своё, старый дурень, – усмехнулся дед Терентий. – Ты уже пять тысяч раз вещал о том, как ты там по лесам скакал туда-сюда. Жене, небось, тоже все уши прожужжал. Ты давай не отходи от основного. Про Стромову расскажи.
– Да-да. Так вот, я тогда вместе с архитектором и дизайнером во всем этом активное участие принимал. Скакал по лесам, как Терентий говорит, – засмеялся Фёдор Иванович. – И вот в какой-то день подходит ко мне женщина лет шестидесяти и говорит: «Можно мы с семьёй осмотрим усадьбу?». Я говорю, что тут смотреть, ремонт же кругом, пыль вон висит столбом. Приезжайте, говорю, через полгодика, мы как раз все работы закончим, будет любо-дорого посмотреть. А женщина эта и говорит: «Видите ли, моя мама очень стара, ей почти 100 лет, она, того и гляди, умрет. Ей перед смертью хочется посмотреть ещё разок на Отрадное, ведь она здесь в молодости жила». В общем, уговорила она меня. И я с ними ходил и осматривал помещения. Дама эта, что со мной разговаривала, не представилась, хоть я и неоднократно спросил их имена. Была она вот такая же сухощавая, как сейчас Терентий говорил, и тоже с рыжими волосами. А мамаша ее, столетняя старуха, мне очень хорошо запомнилась. Она была похожа на мумию, вся высохшая, кожа словно пергамент, волосы седые, но с ещё хорошо видимой рыжиной, и тоже заплетены в косы, уложенные пучком на затылке. Нос заострившийся, как у всех стариков. Но больше всего мне запомнились ее глаза. В них как будто плескалась злоба и ненависть ко всему вокруг. Несмотря на свой возраст, старуха эта передвигалась сама, опираясь на трость. Я думаю, это она и была, Анна Стромова. Очень уж похожа по описанию на даму, что Терентий на кладбище встретил. И дочка очень на неё похожа, только на фоне старухи она казалась бледной ее копией.