— И родственников-дипломатов у Косой не было?

Митрич хлопнул себя по бокам.

— Нинка еще бы сестрой Брежнева назвалась или Валентиной Терешковой!

— Но внук-то был, — напомнила я, — жил у нее Павел Брыкин.

— Пашка-то? — прищурился дед. — Был такой жук навозный.

— Папа! — воскликнула Владя. Потом посмотрела на меня: — Простите отца, он порой не понимает, что говорит.

— Замолчи! — Митрич стукнул кулаком по миске с крыжовником. — Взяла моду дурака из отца делать! Ну-ка вспомни, почему тебя в Ветеринарную академию приняли и стипендию предоставили? В общежития только иногородних селили, подмосковные туда-сюда на электричке мотались. Отчего тебе сразу место нашлось? За красивые глаза? Или, может, школу ты с отличием окончила? Нет! Папа ордена-медали нацепил и к ректору на прием попер: «Помогите дочери ветерана!»

— С тобой невозможно разговаривать, — покачала головой Владя.

— Лучше слушай отца, — загудел Митрич. — Я еще не идиот, память имею острую. Гостья-то из милиции! Верно?

Я растерялась, а Владя укоризненно сказала:

— Папа, что за идеи тебе в голову лезут?

— Сам в органах служил!

— Ты состоял во вневедомственной охране, магазин на станции стерег, — уточнила дочь.

— Оружие имел, жуликов ловил. Вы же при погонах? — Митрич уставился на меня немигающими глазами. — Хоть я и дед, но в заблуждение меня не ввести!

— Вы правы, — кивнула я, раскрыла сумку и вынула удостоверение.

— О! — подскочил он. — Что я говорил?

— Но как ты понял, папа?! — поразилась Владя.

— Опыт не пропьешь, — гордо ответил дед. — Из-за Пашки пришли? Он опять кого-то утопил? Вас как зовут?

— Полковник милиции Евлампия Андреевна Романова, — представилась я старику.

Митрич встал.

— Гвардии сержант Антонов. Имею награды — ордена и медали за войну, грамоту за безупречную службу в мирное время.

— Садитесь, — приказала я.

— Есть! — отрапортовал дед. — Служу Советскому Союзу!

— Можете рассказать что-нибудь о Павле Брыкине? — поинтересовалась я.

Митрич откашлялся.

— Под протокол?

— Никаких бумаг, — заверила я его и незаметно включила в сумке диктофон. — Ваши слова не будут иметь в суде юридической силы, на заседания вас вызывать не станут.

— Я не из трусливых, — с достоинством сказал Митрич, — участвовал в танковом сражении под Прохоровкой! Просто слова мои на сплетни смахивать будут. Все свидетели померли, рядком на кладбище лежат, показания мои подтвердить не могут. Получается, я байки пою вроде бабки.

— С удовольствием выслушаю любые рассказы, — обнадежила я старика.

— Давно это было… — со вздохом начал дед. — В начале шестидесятых годов за рекой детдом открыли. Наши бабы были против, в район к депутату ездили, просили приют переместить.

— Почему? — удивилась я. — Чем сироты могли помешать людям?

— Тут раньше четыре села было, — разъяснил старик, — а школа одна, наша, гоптевская, дети сюда стекались. Интернатских тоже собрались по классам рассаживать. Да потом Маруся Епифанова, председатель сельсовета, выяснила: приют не простой, в нем заразные живут.

Я взяла со стола ложку, стала вертеть ее в руках, слушая деда, который, несмотря на почтенный возраст, все помнил.