Рылов сварил в чугунке картошку в мундире. Положил в миску пару соленых огурцов, отрезал хлеба, подумал – ополовинил и без того небольшой кусок. Забрал из шкафа переданный ему Алексом «Вальтер», новый немецкий пистолет, принятый на вооружение в Вермахте в прошлом году. В магазине – восемь девятимиллиметровых патронов.

Рылов, согласно инструкции гауптмана, привел пистолет к бою. Оставалось только поднять флажок предохранителя вверх и можно стрелять. Посмотрел в окно, но этого ему показалось мало – вышел на улицу. Люди тянулись от сельсовета. Маются в неведении: что же будет дальше? А дальше будет оккупация. Немцы быстро приучат к порядку. Себе надо будет теплое местечко выпросить через Алекса. Подойдет должность начальника на деревне. Ничего, немцы быстро оценят его усердие.

Он уже собрался уходить, как увидел идущего по улице Бобрина с парой активистов. Они подходили к калиткам, заходили во дворы. Рылов понял: успокаивают народ. Скоро дойдут и до него. Придется ждать.

Председатель сельсовета подошел к калитке, за которой, скривившись, стоял Рылов.

– Приветствую, Мирон. Ты чего это скривился, будто у тебя сразу вся челюсть разболелась?

– Да спина вот – что-то прихватило. Продуло, наверное.

– Самолеты германские видел?

– Видел. Это что же, Захар Федорович, война, что ли?

– Этого пока никто не знает, но город и райцентр подверглись бомбардировке.

– Принесло нечисть на нашу землю. Но Красная армия не даст германцам спуску. И самолеты ихние посшибают, дай время.

– Это хорошо, что ты так думаешь, некоторые вон уже пожитки собирают. Только куда ехать? Железнодорожная станция в Олевске разбита, повреждены пути, паровозы тоже наверняка попали под удар. У тебя все нормально?

Рылов вздохнул, вышло очень правдоподобно:

– Да вот спина болит. Не знаю, как и до хаты дойду.

– Помочь?

– Не надо, у тебя сейчас своих забот полно. Доберусь как-нибудь, отлежаться попробую.

– Ну давай, выздоравливай.

– Спасибо.

Председатель с активистами двинулись проулком к конторе. Рылова обеспокоило, что он не видит Коробова: «А где этот проныра? Все вынюхивает. Надо кончать с ним, но то забота гауптмана».

Семен словно услышал его – объявился неожиданно, как будто из-под земли:

– Ты что это торчишь тут, Мирон Авдеевич?

– А тебе какое дело? – огрызнулся Рылов.

– Есть дело. Если думаешь, что не выведу тебя на чистую воду, ошибаешься. Я теперь твоя тень, Мирон Авдеевич.

– А я вот пожалуюсь на тебя милиции, узнаешь тогда, как человеку жизнь портить. Упакуют в кутузку в два счета.

– За тебя даже замечания не сделают, потому как вражина ты, Мирон Авдеевич, и я докажу это.

Рылов выдавил из себя ухмылку:

– Ну давай, доказывай. Может, в хату полезешь, смотреть? Лезь, будет за что привлечь.

– Да пошел ты…

Коробов сплюнул в пыль и направился к конторе. Рылов проводил его ненавистным взглядом: «Нет, убирать его надо, а то и вправду до чего докопается, а немцы еще не пришли. Послал же черт на голову активиста».

Еще раз осмотревшись, Мирон, с трудом переставляя ноги и держась за спину, поковылял к дому. Закрыв за собой дверь на крепкий засов, сразу же преобразился. Распрямился, прошел в хату, задернул занавески, запер дверь – и во двор. После этого откинул половик и взялся за крышку подвала. Осторожно спустился по лестнице. Сдвинул часть стеллажа и оказался в своеобразной камере. Маханов лежал на кровати. Ноги, руки притянуты к дужкам, во рту кляп.