Но я также решил, что расскажу обо всем, что мне покажется важным, а не только о своем личном.

Не всегда тотчас и при малейшем сомнении. Но ни о чем нельзя умалчивать длительное время.

Если бы капитан Белоров был гражданином страны, куда можно было бы посылать и откуда можно было бы получать личные письма, я бы обязательно написал ему письмо. Теперь, когда я снова нахожусь на свободе, я бы поспорил с ним о том, существуют ли при большевизме счастливые люди.

Я не знаю, является ли капитан Белоров тем человеком, который только притворяется счастливым.

Возможно, на самом деле он противник большевиков. Хотя я твердо убежден в том, что он будет стрелять, если окажется на войне, в которой русские будут сражаться с каким-нибудь другим народом.

Можно делать и то и другое одновременно. Я убедился в этом на собственном опыте.

Я также знаю, что далеко не все плохо из того, что создали большевики.

В Иванове я видел Дом молодежи, который был просто великолепен со своими театральными и танцевальными залами, с игровыми комнатами и библиотеками, с мастерскими и комнатами для игры в шахматы, с отличным спортивным залом и комнатой сказок.

Но в то же время никуда не исчезли всеобщий страх, ложь и террор, царящие в стране. Разве это не ужасно, что, когда разговариваешь с человеком, вдруг замечаешь, что его как бы и нет? Словно он какой-то безымянный призрак.

Что касается фамилий, то капитан Белоров носит фамилию Белоров только в моей книге. Но на самом деле, возможно, у него совсем другая фамилия, а не та, под какой он служит в НКВД.

Я дал Белорову эту фамилию только потому, чтобы не подвергать его опасности. Дело в том, что я, с точки зрения НКВД, немецкий фашист, считаю Белорова порядочным, интеллигентным человеком, который много работает.

Разве это не ужасно, когда человеку запрещено жить и работать под своей собственной фамилией? Под той фамилией, которая перешла к нему от отца и честь которой он призван беречь всю свою жизнь. Разве это не ужасно, когда человеку запрещено пользоваться своим именем? Тем именем, каким его звала родная мать. Вполне возможно, что у Белорова совсем другое воинское звание и он не капитан НКВД. Возможно, он полковник, или какие там у них есть еще звания, откуда мне знать. И он всего лишь должен был носить форму капитана НКВД. Точно так же, как тот подполковник с кожевенного завода в Осташкове, который руководил демонтажом оборудования немецкого кожевенного завода в городе Инстербурге, на самом деле не был подполковником, а работал инженером, и только с целью демонтажа немецкого оборудования на него надели дающую власть форму подполковника Советской армий.

Но еще хуже, чем эта постоянная маскировка с помощью смены фамилий и военной формы, являются слова.

Вот перед тобой сидит Белоров. Бледное, нервное лицо. Седеющие виски, пронизывающий взгляд. И он говорит, что Коминформ не имеет ничего общего с прежним Коминтерном. Он произносит это так, словно декламирует со сцены что-то выученное наизусть. Так человек не высказывает собственное мнение.

Или же он заявляет, что Достоевский не такой уж и великий, как мы, возможно, думаем. Политбюро Сталина не причисляет Достоевского к числу великих русских писателей. Психология — это нечто нездоровое. Но у Белорова как личности возникает потребность поговорить о Достоевском. Он хочет знать, читал ли я Достоевского.