Мы хорошо ладим друг с другом, все двенадцать человек нашего Центрального актива.

Каждые четырнадцать дней мы устраиваем «производственный праздник», как мы это называем. Мы сдвигаем длинные рабочие столы и завариваем такой крепкий натуральный кофе, в котором ложка может стоять. И потом начинается праздник.

Мы приглашаем к себе трех музыкантов. Иногда и Эгон Крамер играет на скрипке. Или венгр, который обижается, если его пиликанье мы слушаем не очень внимательно.

Тогда он заявляет, что тем самым мы оскорбляем всю венгерскую нацию, так как не слушаем.

Потом наступает черед проявить свое мастерство нашего художника Кристофа Либетраута, который прекрасно играет на гитаре и поет как в каком-нибудь портовом кабачке: «Гуд-бай, Джонни».

Или же он рассказывает историю своей первой беспутной любви. А в заключение мы поем все хором. Правда, мы не исполняем ни Интернационал, ни песни Союза свободной немецкой молодежи. Напившись крепкого натурального кофе, мы поем обычные немецкие шлягеры или английские песни. Ведь мы, как-никак, кучка искателей приключений, которые с удовольствием совершили бы кругосветное путешествие.

Но иногда мы поем в заключение простую немецкую народную песню «У колодца у ворот». На два голоса. У Эгона Крамера прекрасный бас. Такое мы тоже любим петь, потому что хотим домой. Точно так же, как и любой другой пленный!

Мы всегда хотим и того и другого. В этом трагизм нашего положения.

Мы хотим путешествовать по миру и хотим вернуться домой на родину.

Мы хотим, чтобы победил социализм, но каждый из нас выступает против жестких предписаний.

Когда мы сидим вот так все вместе, то часто рассказываем и о своей прежней жизни, особенно Конрад.

Конрад охотно рассказывает и о своей деятельности в качестве передового наблюдателя в немецком вермахте. Он приходит в восторг, когда говорит о пушках. Он сам замечает, что такой милитаристский восторг стоит в неком противоречии с демилитаризацией:

— Кто знает, возможно, нам придется еще раз применить свои знания в военной области. Но тогда уже на правильной стороне. Если речь пойдет о выступлении против капиталистических поджигателей войны, то я не останусь в стороне.

Конрад охотно рассказывает также и о том времени, когда был командиром подразделения «Юнгфолька». Ведь это было не так уж и давно. Его взвод «пимпфов», мальчишек 10–14 лет, всегда был в порядке.

— Я убежден в том, что те «пимпфы», которые были в моем взводе, наверняка всегда оставались в полном порядке. Сегодня они стали бы восторженными антифашистами! Вот такие это были ребята!

Сам Конрад как раз порядочный человек, и он испытывает насущную потребность рассказать о том, чем занимался в прошлом.

Но ведь он уже седьмой год находится в плену. Ему совсем недавно исполнилось двадцать пять лет. Все его политические взгляды формировали товарищи из Москвы. До сих пор он вступал в споры только с пленными и никогда со свободными людьми. Он живет в своем собственном мире иллюзий.

Он даже не подозревает, что со временем стал трусливым. У него самого не хватает гражданского мужества, о котором он так часто говорит, когда дискутирует с пленными.