Трещит в камине огонь, от настойчивых губ кружится голова, я свечой плавлюсь в своих же фантазиях. Сон, всего лишь сон, но я чувствую его запах и соленый вкус его кожи.

– Маша… любимая моя. Машенька.

Любимая?

Слово - как самый страшный удар. Господи, нет...

– Нет... – испуганно повторяю я. – Нет! 

Я упала, рухнула куда-то на самое дно. Князь вернулся, он спешил, чтобы поздравить меня. Всё реально. 

– Мари? – Алексей встревоженно взглянул в мои глаза.

– Любимая? – зло рассмеялась я. – Погибшее в утробе дитя – вот цена твоих чувств, сиятельный князь.

Он дернулся, с усилием отнял руки, отпуская меня. Я поправила одежду, затянула ворот.

– Всю душу ты мне вымотала! – сквозь зубы выплюнул он.

– Ах, как же это печально... – ядовито заметила я.

– Да, я должен был быть деликатнее. Да, я не думал тогда, к чему может привести разрыв в её положении. Черт возьми, Маша! Если бы я мог все вернуть… то нашел бы того, кто повел бы её под венец! Я не хотел её смерти! Хоть раз выслушай! Услышь меня, наконец!

Нашел бы того, кто повел её под венец…

Я закрыла глаза, вспоминая сияющее любовью лицо сестры.

«Алексей, это – Маша. Маша, это Алексей». Она так ждала его, она считала дни до будущей встречи. Оля любила его одного. Она любила, а я ненавижу.

Ненавижу за то, что тоже … люблю.

Боль сдавила легкие, огонь обжег горло, и в безумной агонии горела душа. Я обняла себя руками и позволила синему пламени вырваться, чтобы боль телесная, хоть на миг заглушила боль душевную.   

– Маша! – крикнул Алексей, бросаясь ко мне.

– Не подходи ко мне! Оставь меня!  – что было сил, воскликнула я.

Но он схватил меня за руки, и благословенное синее пламя, не встретив более сопротивления хозяйки, в мгновение ока перекинулось на мою одежду, на ковер под моими ногами. Огонь набросился на деревянные стены, словно оголодавший за зиму волк, сметая все на своем пути.

Я закричала от ужаса. Пламя пожирало усадьбу: рушилась крыша, падали доски. Алексей что-то говорил, я не понимала. Саднило сорванное горло, дрожали ноги. Языки смертоносного синего пламени уничтожали всё вокруг.

Перепуганные слуги, крики, гарь, страх.

Алексей вывел меня из огня, так и не выпустив из своих рук. К утру от усадьбы осталось одно лишь пепелище. Князь наравне с другими мужчинами вытаскивал людей из огня, и всё же молоденькая кухонная работница угорела.

Понимала ли я свою вину? Да. Чувствовал ли вину Милевский? Вероятно, чувствовал. После той ночи он отпустил меня, дал свободу. Почти свободу. Много лет я вижу во сне тот пожар, не могу забыть обгоревший труп. 

Mon ange... Если дар божий горит в руках ангела, я – падший ангел.

Строфы писания безбожно лгали. Не скверну уничтожало синее пламя, оно уничтожало вся и всех.

Но не трогало Алексея.

Усилием воли я прогнала воспоминания. Не время. Все это сон. Длится с тех самых пор как открылся дар. Странный изломанный сон, как картина популярного и абсолютно безумного авангардиста, на которой словно клякса расползается кроваво-красный женский силуэт.

Жить. Просто жить. И рассказать Алексею о Петренко. Пожалуй, пока всё.