Если Эпстайн и заметил направление моего взгляда, то не подал виду. Он увлеченно занялся мятой: покрошил ее в воду и теперь помешивал в бокале ложкой. На столе уже лежало столовое серебро. Скоро начнут поступать блюда. Именно так Эпстайн предпочитал вести свои дела.

Рабби выглядел расстроенным, казалось, даже несколько встревоженным.

— У вас все в порядке?

Эпстайн небрежно махнул рукой:

— Да так, всего лишь неуместный эпизод по пути сюда. Я зашел тут, на Стэнтон-стрит, в синагогу, а когда проходил мимо какого-то мужчины, не намного моложе меня, он вдруг обозвал меня «лицемерным выродком». Много лет я не слышал подобных определений. Меня встревожил как возраст произнесшего их человека, так и использование такого рода устаревших оскорблений. Эта реплика словно перенесла меня в давние времена.

Равви овладел собой и резко выпрямился, словно воспоминание об оскорблении стало тяжкой ношей, которую он желал сбросить с плеч.

— И тем не менее невежество имеет неограниченный срок реализации. Оно на редкость живуче, мистер Паркер. Итак, по-видимому, со времени нашей последней встречи дел у вас хватало с избытком. Я продолжаю с большим интересом следить за вашей занимательной карьерой.

Подозреваю, что все знания обо мне Эпстайн почерпнул не из газет. У нашего раввина имелись собственные источники информации, включая одного старшего агента ФБР по имени Росс из периферийного филиала в Нью-Йорке. В его обязанности входило также обновление файла с моим именем, который создали после смерти моей жены и ребенка. Слабонервный дохляк мог бы свихнуться; а я просто попытался понять, что же делать дальше.

— Хотелось бы мне, чтобы эти сведения вас обнадежили, — заметил я.

— О, я то и дело старался помочь вам, как вы знаете.

— Ваша помощь едва не отправила меня на тот свет.

— Зато подумайте, как изменился в результате ваш жизненный опыт.

— Из всех меняющих жизнь опытов я по-прежнему стараюсь избегать одного: смертельного.

— Насколько я понимаю, вы преуспели в таком старании. Вот же он — вы, целый и невредимый. И я жду ваших объяснений с большим любопытством, но сначала давайте поедим. Полагаю, Лиат уже приготовила для нас трапезу.

И хотя женщина не могла ничего слышать, не могла даже прочесть по губам, поскольку мой собеседник сидел спиной к кухне, но едва были произнесены эти слова, Лиат появилась в зале и направилась к нам с подносом, уставленным блюдами с фаршированными куриными шейками и капустой, ассортиментом сладких и жгучих перцев, тремя видами пирогов и двумя вазочками салата. Она отошла к соседнему столику, чтобы не смущать нас во время еды.

— Никакой рыбы, — заметил Эпстайн, постучав пальцем по виску. — Я запоминаю такие детали.

— Мои друзья думают, что я страдаю своеобразной рыбной фобией, — посетовал я.

— У каждого свои странности. Одна моя знакомая могла упасть в обморок, если при ней кто-то резал помидор. Мне так и не удалось выяснить, существует ли для такой странности медицинский термин. Ближайшее по смыслу попавшиеся на глаза определение звучало как «лаханофобия». По-моему, это связано с иррациональной боязнью овощей. — Он заговорщически подался вперед. — Признаюсь, при случае я сам пользуюсь таким оправданием, чтобы избежать блюд из брокколи.