– Ну и черт с вами, – выругался Джим Кларк. И снова постучал в дверь. – Ну и черт с вами, – повторил он.

– В последний раз прошу вас ответить, – сказал доктор. – Мы знаем, что вы тут, в последний раз прошу вас…

– Ладно, пошли, – оборвал его Джим Кларк. – Нечего надрываться попусту.

– Послушайте, – доктор опять стоял у двери вплотную. – Когда-нибудь вам понадобится помощь. Заболеть может всякий, и вам понадобится помощь. Тогда-то вы не раздумывая…

– Пускай живут, как знают, – сказал Джим Кларк. – Пошли отсюда.

Они двинулись обратно вокруг дома – я услышала шаги; а вдруг обманывают, притворяются, будто уходят, а сами вернутся потихоньку и молча встанут у задней двери, подстерегая нас? Я представила, как Констанция молча жует булочку, а Джим Кларк молча прислушивается за дверью, и по моей спине пробежали мурашки: вдруг это безмолвие воцарилось навеки? Машина у парадных дверей заурчала и уехала, Констанция звякнула вилкой о край тарелки, я облегченно вздохнула и сказала:

– А где сейчас дядя Джулиан, как ты думаешь?

– Там же, – рассеянно отозвалась Констанция. – В городе. Маркиса, – она вдруг взглянула на меня.

– Что?

– Ты извини меня. Я вчера дурно поступила.

Я замерла и похолодела – я вспомнила.

– Я поступила очень, очень дурно. Никогда больше не буду напоминать тебе, отчего они умерли.

– Тогда и сейчас не напоминай. – Я не могла шевельнуться, не могла взять ее за руку.

– Я хотела, чтобы ты забыла. Никогда, никогда не собиралась напоминать тебе об этом. Прости, что так вышло.

– Я положила это в сахар.

– Я знаю. Я сразу поняла.

– Ты же не ешь сахар.

– Не ем.

– Вот я и положила это в сахар.

Констанция вздохнула:

– Маркиса, мы не будем больше говорить об этом. Никогда.

Меня забила дрожь, но Констанция ласково улыбнулась мне – и я очнулась.

– Я люблю тебя, Констанция.

– И я тебя люблю, Маркисонька.

Иона на полу и сидит, и спит – значит, и мы сможем. Для Констанции надо бы подложить под одеяло листьев и мха, но пачкать пол больше нельзя. Свое одеяло я расстелила в углу возле табуретки – в самом родном месте, а Иона глядел на меня с табуретки. Констанция легла у плиты, ее лицо белело в темноте.

– Тебе удобно? – спросила я, и она рассмея-лась:

– Я провела на этой кухне столько времени, а вот на полу лежать не пробовала. Уж так его мыла, так скребла – надеюсь, и пол мне добром отплатит.

– Завтра нарвем салата на огороде.

Жизнь наша потихоньку налаживалась и становилась все счастливей. Проснувшись поутру, я сразу отправлялась в прихожую и проверяла замок на парадных дверях. Мы старались переделать все дела в ранние утренние часы, когда вокруг никого не было. Поначалу-то мы позабыли, что ворота и калитка теперь нараспашку и тропинка снова станет торной, а у дома появятся дети; но однажды утром, подойдя к парадным дверям, я увидела детей через узкое боковое стекло: они играли на площадке перед домом. Возможно, родители послали их разведать дорогу, удостовериться, что и большим кораблям путь открыт; а может, детей так и тянет поиграть везде и всюду; впрочем, возле нашего дома они не очень-то веселились, даже говорили тише обычного. А вдруг они вовсе не играют, а притворяются – раз уж детям положено играть; на самом же деле это лазутчики, а никакие не дети, просто нарядились детьми, да и то кое-как? Я смотрела и находила в них все меньше и меньше детского: двигаются напряженно и на дом не глядят, ни один пока не взглянул, ни разу. Когда же они залезут на веранду и прижмутся к щелкам в ставнях? Подошла Констанция и заглянула мне через плечо.