— А чего «бедный»?

— Так ему тут житья не было, — ответствовала баба Фрося. — Последние два года почти весь заработок отбирали в фонды разные, да в налоги. По домам питался. Матушка-то у него, сердешная, померла, когда его по судам таскали.

— По судам?

— Эх, мало ты знаешь, отец-батюшка, — продолжила баб Фрося. — На него тогда донос написали, что он в церкви людей призывал облигации не покупать.

— Какие облигации?

— Займы были такие, государство деньги забирало, обещалось вернуть потом.

Облигации я помню. У родителей большая такая пачка была. Красные, синие, зеленые. На них стройки всякие социалистические нарисованы были.

— А что, батюшка, действительно против был?

— Да что ты! — возмутилась баба Фрося. — Ему же просто сказали, что он должен через церковь на несколько тыщ облигаций этих распространить, а он и не выполнил. Кто ж возьмет-то, когда за трудодни в колхозе деньгами и не давали.

Пока я рассматривал остальные снимки, баба Фрося, подперев кулачком седую голову, потихоньку объясняла, кто и что на них и все время внимательно на меня смотрела. Меня не покидало ощущение, что главное она еще не сказала и эти фото и ее рассказы лишь прелюдия к иному событию.

Так оно и случилось.

Баб Фрося вздохнула, перевязала платочек, как-то более увереннее умастилась на стуле и спросила:

— А скажи-ка ты мне, отец-батюшка, церквы закрывать еще будут?

— Чего это вы, баб Фрось? Нынче времена не те…

— Кто его знает, кроме Бога, никому ничего не известно, да и вон и Марфа все талдычит, что скоро опять гонения начнутся.

— Баб Фрось, — прервал я старушку, — у Марфы каждый день конец света. И паспорта не те и петухи не так поют, и пшеница в клубок завивается…

— Да это-то так, я и сама ей говорила, что не надо каждый день себя хоронить.

Баба Фрося, как-то решительно встала со стула, подошла к стоящему между телевизором в углу и сервантом большому старому комоду. Открыла нижний ящик и вынула из него укутанный в зеленый бархат большой прямоугольный сверток. Положила на стол и развернула…

Предо мной была большая, на дереве писанная икона Сошествия Святаго Духа на апостолов. Наша храмовая икона…

— Это что, оттуда, со старого храма? — начал догадываться я.

— Она, отец-батюшка, она.

— Баб Фрось, что ж вы раньше ничего и никому не говорили? — невольно вырвалось у меня.

— А как скажешь? Вдруг опять закроют, ведь два раза уже закрывали, и каждый раз я ее уносила из церквы, — кивнула на икону бабушка. — Что ж, опять воровать? Так у меня и сил больше тех нет.

— Как воровать?

— А так, батюшечка. Когда в первый раз храм-то закрыли и клуб там сделали, уполномоченный с района решил эту икону забрать. Куда не знаю, но не сдавать государству. Номер на нее не проставили. А ночевать у нас остался.

— Ну и?

— Ночью я ту икону спрятала, а в сапог ему в тряпочке гнездо осиное положила. Он от боли и икону искать не захотел. Хоть и матерился на все село…

— А второй раз, баб Фрось?

— Второй тяжко было. Мы с мужиком-то, когда храм-то опечатали уже, ночью в окно церковное, как тати, влезли и забрали икону. Окно высоко было, — продолжала рассказ старушка, — я зацепилась об косяк и упала наземь, руку и сломала.