Батюшковские рассказы

Всё началось проще простого и обычней обычного. В храме у дежурного зазвонил телефон и пригласили священника. Женский голос объяснил, что вот есть престарелый старичок, которого надо бы поисповедовать, но везти его в храм никак нельзя, слишком слаб, и опасаются, что дорогу не перенесет.

На вопрос, ходил ли дедушка в церковь и надо ли кроме исповеди причащать, ответили, что ранее он никуда не ходил, но в Бога верил всю свою жизнь и что кроме исповеди ему пока ничего другого не надобно.

Нет так нет, но исповедовать все равно надо — подумал я, и приготовился обсудить: когда ехать, где он находятся и на чем добираться, но, услышав мое согласие, трубку тут же положили…

Не успел я сообразить, что это за странности такие, как в храме потемнело, весь проем двери загородили две мощные фигуры.

Помните окончание века прошлого и внешний вид так называемых «новых русских»? Плотные, широкие, коротко постриженные с ничего не выражающими лицами и с толстыми золотыми цепями, отделяющими головы от туловища, так как понятие «шея» у них практически отсутствует. Именно они и стояли в дверном проеме, вглядываясь в ими же затемненную пустоту храма. Довершали эту композицию, времен распределения собственности, красноватые пиджаки, обклеивающие могучие торсы. Джинсы и кроссовки с прыгающей пумой присутствовали тоже.

Должен заметить, что я, до дня нынешнего, так и не могу отличить этих двух посланников друг от друга. Разница меж ими заключалась только в том, что один из них обращался ко мне «вы, святой отец», а другой — «ты, батя». Все остальное существенных отличий не имеет, а особые приметы отсутствуют.

— Собирайсь, батя, — сказал один.

Второй добавил:

— Ничего не забудьте, святой отец, облом возвращаться будет.

Пока я комплектовал требный чемоданчик, мне был задан вопрос, который всегда задают захожане:

— Святой отец, а о здравии, куда свечки поставить?

Я указал на центральные подсвечники и добавил:

— Записку напишите с именем, чтобы знать за кого молиться.

— Какую, записку, батя, сам напиши, за здравие Брынзы.

— Кого? — не понял я.

— Ну вы даете, святой отец. К Брынзе вы сейчас с нами поедете, он и сказал, чтобы свечки поставили. Самые большие.

— Так нет такого имени — Брынза. Как его крестили, каким именем?

Вы когда-нибудь видели, как отблески мысли и тени задумчивости проявляются в этих квадратных лицах? Интересные мгновенья; но улыбка понимания все равно радует, независимо от уровня образованности, красоты лица и образа жизни.

— Владимиром его зовут, — поняли наконец, что от них требуется, посланники.

Дежурный записал в синодик, а потом уставился на пятидесятидолларовую купюру. Пять свечей, хоть и самых дорогих, столько никак не стоили.

— Так много это, — в смущении сказал он, протягивая деньги обратно.

— На храм оставь, пацан, — хмыкнул через плечо один из приехавших, который, по всей видимости, выполнив задание по свечкам, уже успел забыть о нем.

Подобным образом из родной церкви я еще никогда не выходил. Сопровождение было сродни киношно-бандитскому сериалу. Слава Богу, что они хоть руки под пиджаками не держали. Бабули, сидящие на скамеечке у храма истово перекрестились, заволновались, зашептали, но увидев мой добродушный кивок кажется успокоились, хотя и смотрели вслед настороженно.

В машинах я не разбираюсь, но так как эта была большая и высокая, с прилепленным сзади колесом, то, значит, «джип». Забрался, как указали на заднее сиденье, справа и слева сели мои новоявленные телохранители и… поехали.

— Вы, святой отец, не волнуйтесь, все по уму будет, — успокоил меня, сидящий справа, а левый добавил:

— Бать, ты чего в кейс свой так вцепился? Никуда он не денется.

И действительно, только сейчас заметил побелевшую от напряжения руку на ручке чемоданчика, как и обратил внимание на то, что мысли мои далеки от предстоящей исповеди.

Вообще-то страхи страхами, но глядя на полностью экипированную дорогую машину, представителей охраны и водителя невольно начинаешь строить в уме образ особняка в который меня доставляют.

Не построилось. Домик оказался небольшим, годов шестидесятых постройки, правда, с телевизионной тарелкой над крышей, да журчащим ручейком вдоль дорожки от калитки до крыльца. С донбасским дефицитом воды не каждый мог себе подобное соорудить, да еще украсить его на японский манер диковинными камнями и необычным кустарником. Всю остальную территорию занимал обычный сад, с беседкой и колодцем.

На крыльце встретила молодая девушка.

— Внучка, наверное, — предположил я и не ошибся.

— Проходите батюшка, дед вас ждет.

В зале, то есть в центральной и самой светлой комнате дома, в кресле, сидел худой как жердь старик в светлой спортивной майке и в аккуратных летних свободных брюках и современнейших дорогих красивых туфлях, которые на протяжении всего будущего общения приковывали моё внимание.

Никак не вязались эти туфли к верхней одежде и татуировке, покрывающей все видимую, из под майки, грудь и руки деда. Не силен я в зэковской символике, но трехкупольный собор на левом предплечье и набор разнообразных синих «перстней» на пальцах рук говорил о большой зоновской эпопее моего исповедника. Да и сам дед, от модных башмаков до седой, заостренной вверх головы, напоминал что-то тюремное, острое и бескомпромиссное.

«Не Брынзой бы тебя назвать, а Шилом или Гвоздем», — подумалось мне.

В разговоре же и исповеди дед действительно был колючим и конкретным. Говорил он тихо, четко отделяя слово от слова, и было видно, что обдумывал он свой разговор тщательно и заранее.

— Я вот дожил до девятого десятка, батюшка, хотя мне смерть кликали лет с пятнадцати. Да видно хранил меня Бог, — начал без предварительной подготовки мой исповедник.

— Конечно, хранил, — поддакнул я.

— Ты помолчи, отец. Ты слушай. Мне тебе много сказать надо, а сил долго говорить нету.