— Чтобы он вышел оттуда душегубом? — взвилась Каталина. Глаза ее сверкнули злым блеском. — Знаем мы, что там вытворяют. Нет уж, лучше он пойдет по миру с сумой.

— Вон оно что! Значит, пусть будет хуже для него, лишь бы было по-вашему? — урезонил ее Чащин. — Но это неразумно и эгоистично. Откуда вы наслышались подобных небылиц о детских домах?

— Мир не без добрых людей. Спросите тех, кто там побывал, они расскажут.

— А вот сейчас и спросим. — Он повернулся к Винокурову, сидящему около окна: — Иван Алексеевич, что вы скажете на заявление Каталины Тарасовны? — И обернулся к допрашиваемой: — Этот товарищ знает толк в затронутом вопросе. Он жил и воспитывался в детском доме.

— Гражданка Зубан клевещет, — сухо отрезал Винокуров, — детдом дал мне, как и многим другим сиротам, жизнь, научил уму-разуму. Я могу назвать десятки бывших беспризорников, которые стали учителями, врачами, учеными. А вот душегубов среди них что-то не припомню.

— А за что вас наградили первым орденом Красной Звезды?

— За спасение детей при бомбежке школы.

Чащин потер переносицу.

— Вот где правда. Сейчас в вас почему-то заговорила жалость к племяннику, а разве вы раньше задумывались, что с ним будет? Конечно, нет. Иначе бы не ввязались в грязные дела своего братца. Габор, конечно, не останется обездоленным. Когда мальчик подрастет и узнает, что его отец и вы занимались преступлениями, он за это вас добрым словом не вспомнит.

При этих словах Каталина качнулась на стуле, судорожно вцепилась побелевшими пальцами в край сиденья. Она хотела что-то сказать, но тут же наклонила голову вниз. Она понимала серьезность своего положения, и ее мучили сомнения.

«Если я назову кого-нибудь, — со страхом думала она, — то они удавят меня, как это делали с другими предателями. Нет, нет. Пусть Сибирь, Колыма, но только не удавка!»

Отгадав ее мысли, Чащин встал и подошел к Каталине.

— Посмотрите сюда, — он показал снимок, на котором была запечатлена в момент посещения дома Притулы, развернул зубановскую схему. Мельком взглянув на все это, она резко отвернулась и потянулась к графину с водой.

— Что вас встревожило? — поинтересовался подполковник.

— Я впервые вижу это! — буркнула Каталина.

— Не совсем так. На схеме ваша подпись. А Притула заявил, что вы приходили к нему с тайным поручением, которое касалось перехода вашим братцем государственной границы.

— Ах он иуда и прелюбодей! — разозлилась Каталина. — Зосима домогался меня, предлагал деньги, а я исцарапала ему морду. Мстит он! Брешет! — И, разодрав воротник платья, со стоном рухнула на пол. Винокуров подбежал к Каталине и, подняв ее, отнес на диван. У нее по виску текла струйка крови. Чащин достал индивидуальный пакет. Через несколько минут женщина пришла в себя и села на диване. Голова ее была забинтована.

— Да-а-а, придется вызывать доктора, — чмокнул губами Чащин.

Винокуров молча подошел к телефону.

— Не надо! Не надо доктора! — замахала Каталина руками. — Мне от этого легче не будет. — Тонкие губы ее, до сей поры крепко сжатые, раскрылись, и вся она как-то размякла, расслабилась. — Я скажу. — Она глубоко вздохнула и продолжала: — С этим проклятым тайником ознакомил меня покойный брат Петр, — она прикусила нижнюю губу. — Он показал мне эту схему и записку к Притуле. Если, говорит, увидишь ее на столе, беги к Павлу Фабрици. Шепни ему: «Над Тисой — гроза». Павло разумеет, что заключено в сих словах. Потом пугал меня Сибирью, если я не выполню, что он приказал. Я думала, что все это его обычные игры в войну. А тут ваши нагрянули. Нашли тайник в доме. Следом — смерть Петра, похороны. Словом, все это помешало мне встретиться с Фабрици, и я, сбившись с круга, попросила совета у Осадчего.