Матильда согласилась не столько оттого, что хотела угодить золовке, сколько из-за покупок, которые она собиралась сделать в европейском квартале. Хотя Сельма была уже почти взрослой, она надолго задержалась у магазина игрушек. Когда она положила руки в перчатках на витрину, послышался окрик: «Не клади туда руки!» На Сельму в европейском наряде, c небрежным пучком на затылке, поглядывали подозрительно. Она то и дело подтягивала свои белые перчатки, с маниакальным упорством расправляла юбку, улыбалась прохожим в наивной надежде ослабить диссонанс и избавить их от чувства неловкости. Три парня, стоявшие у кафе, при виде Сельмы присвистнули, и Матильде стало стыдно, когда Сельма в ответ улыбнулась. Матильде пришлось взять Сельму за руку и ускорить шаг: она боялась, что их кто-нибудь увидит и Амин узнает об этом возмутительном инциденте. Они поспешили к большому рынку, и Матильда предупредила: «Мне нужно сделать покупки к праздничному ужину. Никуда от меня не отходи». У входа на рынок на земле сидели несколько женщин, ожидавших, когда кто-нибудь наймет их работать по дому или ухаживать за детьми. Все они закрывали лица вуалью, кроме одной, беззубой, изрядно напугавшей Сельму. «Кто ее наймет, такую?» – подумала девушка. Она медленно шла, шаркая плоскими черными туфельками по мокрой мостовой. Ей бы хотелось побыть немного в городе, поесть мороженого, полюбоваться юбками в витринах магазинов и женщинами за рулем собственных автомобилей. Ей бы хотелось присоединиться к группе молодых людей, которые устраивают вечеринки по четвергам и танцуют под американскую музыку. Торговец кофе установил в витрине автомат в виде негра с приплюснутым носом и толстыми губами, который мерно качал головой. Сельма остановилась как вкопанная перед кофейным аппаратом и несколько минут качала головой ему в такт, словно заводная кукла. В мясной лавке она долго смеялась, заметив вывеску с нарисованным петухом и надписью: «Когда петух заголосит, хозяин мяса даст в кредит»[12]. Она заставила Матильду посмотреть на рисунок, и та рассердилась:

– Тебе бы все смеяться! Разве не видишь, что я занята?

Матильда нервничала. Усердно рылась в карманах. Нахмурившись, пересчитывала сдачу, полученную от торговцев. В их доме деньги стали постоянной причиной ссор. Амин обвинял ее в том, что она безответственна и расточительна. Матильда вынуждена была настаивать на своем, оправдываться, даже умолять, когда речь заходила о расходах на школу, на машину, на одежду для дочки или на парикмахера для самой Матильды. Он ставил под сомнение каждое ее слово. Ругал ее за то, что она покупает книги, косметику, ткани, чтобы шить никому не нужные платья.

– Деньги зарабатываю я! – иногда кричал он. Потом тыкал пальцем в еду, расставленную на столе, и добавлял: – И на это, и на это, и на это. Все это оплачено моим трудом.

Подростком Матильда никогда не думала, что можно быть свободной без чьей-либо помощи, ей казалось, что ее жизнь непременно должна быть тесно связана с кем-то другим – ведь она женщина и у нее нет образования. Слишком поздно она осознала свою ошибку, и теперь, когда она набралась ума и даже отчасти смелости, уехать уже было невозможно. Дети держали ее здесь прочнее корней, и она была против воли привязана к этой земле. Без денег ей некуда было ехать, и эта зависимость, это подчиненное положение убивали ее. Проходил год за годом, но лучше не становилось, ей по-прежнему было тошно, словно она сама себя обламывала, подавляла, и от этого была себе противна. Всякий раз, как Амин совал ей в руку купюру и она покупала себе шоколадку, а не что-нибудь необходимое в хозяйстве, Матильда думала, заслужила ли она подобное баловство. Она боялась, что однажды, состарившись на этой чужой земле, обнаружит, что у нее ничего нет, что она ничего не добилась.