Он надел костюм, не выходя из машины, и вошел в дом. Поднялся по ступенькам крыльца, открыл дверь в столовую и, шумно прокашлявшись, серьезно и ласково позвал детей. Аиша не могла опомниться. Она несколько раз поворачивалась то к матери, то к Селиму, заливавшемуся смехом. Как Пэр-Ноэль добрался в эти края? Старик в красном колпаке хлопал себя по животу и смеялся, но Аиша заметила, что у него нет мешка за спиной, и это ее расстроило. В саду на склоне холма не видно было ни саней, ни оленей. Она опустила глаза и заметила, что Пэр-Ноэль обут в башмаки, очень похожие на те, что носят их работники – что-то вроде высоких галош из серой резины, вечно заляпанных грязью. Амин потер руки. Он не знал, что делать дальше, и почувствовал, что выглядит нелепо. Он повернулся к Матильде, и зачарованная улыбка жены придала ему смелости и дальше играть свою роль.

– Ну что, детки, вы хорошо себя вели? – спросил он замогильным голосом. Селим побледнел, прижался к матери, протянул к ней руки и разревелся.

– Я его боюсь, – завопил он, – я его боюсь!

Аиша получила тряпичную куклу, которую Матильда смастерила сама. Волосы она сделала из коричневой шерсти: намочила нитки, пропитала маслом и заплела в косички. Туловище и голова были сшиты из старой наволочки, на лице Матильда вышила асимметричные глаза и улыбающийся рот. Аиша полюбила эту куклу, которую мать заботливо надушила своими духами. Еще Аише достались головоломка, книги и пакетик конфет. Селим получил машинку с большой кнопкой на крыше: если ее нажать, она загоралась и испускала пронзительный звук. Жене Амин подарил розовые бабуши. Он со смущенной улыбкой протянул ей пакет, а Матильда, разорвав бумагу, прикусила губу, боясь расплакаться. Она не знала отчего: то ли из-за того, что эти тапки выглядели просто ужасно, то ли оттого, что они явно были ей малы, то ли из-за вопиющей банальности подарка, от которой на нее навалилась злая тоска. Она поблагодарила, потом закрылась в ванной, схватила тапочки и стала колотить себя подошвами по лбу. Она хотела наказать себя за то, что была так глупа, что слишком многого ждала от этого праздника, смысла которого Амин не понимал. Она ненавидела себя за то, что не бросила эту затею, за то, что не способна к самоотречению, как ее свекровь, за то, что так пустоголова и легкомысленна. Ей захотелось отменить ужин, завернуться в одеяло и переждать, пока настанет завтра. Теперь все это представление показалось ей нелепым. Она приказала Тамо облачиться в черное с белым, наподобие костюма субретки из дешевой бульварной комедии. Она устала до изнеможения, готовя рождественское угощение, а теперь у нее вызывала приступ тошноты даже мысль о том, что придется есть эту индейку, которую она с таким трудом фаршировала, засовывая руки в бездонное брюхо, тратя последние силы на незаметный, неблагодарный труд. Она шла к столу, словно к эшафоту, широко раскрыв глаза, чтобы не позволить слезам вылиться наружу и чтобы Амину казалось, будто она счастлива.

В январе 1954 года стояли такие холода, что замерзли кусты миндаля и на пороге кухни передох целый выводок котят. Сестры в пансионе сделали исключение из привычных правил и теперь на целый день оставляли в классной комнате растопленные печки. Девочки помладше во время уроков сидели в пальто, некоторые носили под одеждой две пары рейтуз. Аиша начала привыкать к однообразию школьной жизни и скрупулезно записывать все свои радости и печали в дневник, подаренный сестрой Мари-Соланж.