– Знаете, кто здесь был сегодня? Генерал Марк Кларк, прямо из Италии!

И всё же президент имел в Хобкау больше времени для отдыха, чем за то же время в любом другом месте за последние годы. Я предоставил в его распоряжение двухкомнатные апартаменты на первом этаже, которые можно было отделить от остальной части дома. Он спал по 10–12 часов в сутки. После полудня он отправлялся на автомобиле на коктейль в дом моей дочери Белль. А по вечерам он часто играл в солитёр. Как-то, когда его ожидал адмирал Уильям Лихи с несколькими полученными телеграфом донесениями, президент настоял на том, чтобы показать мне сначала множество разнообразных видов солитёра, которые он знал. Два из них были мне прежде неизвестны.

В другой вечер Па Уотсон, адмирал Макинтайр, моя медсестра Бланш Хиггинс и я играли в гостиной в джин рамми[92]. Президент подкатил на своей коляске к нам и, сидя чуть в стороне, начал диктовать письма, пока мы играли. Диктуя, он успевал добродушно шутить над тем, кто выигрывал или проигрывал, и следить за ходом нашей игры. Всякий раз, когда мы начинали смеяться, к нам присоединялся и президент.

Дом, где жил президент, был уже не первым нашим жильём в усадьбе Хобкау. Первое строение, просторный каркасный дом, сгорел в 1929 г., когда мы собрались там с гостями на Рождество. Со мной были жена, трое детей, Дик Лидон и сенатор Ки Питтман из Невады.

Нам удалось спасти кое-что из ценных вещей, но мы ничего не смогли сделать, чтобы остановить пламя, быстро распространяющееся по всему зданию. Мы стояли на лужайке перед домом и смотрели на пламя, когда сенатор Питтман вдруг воскликнул:

– Боже, Берни! У тебя в подвале бочка хорошей кукурузной водки, которая взлетит на воздух, как бомба, когда до неё доберётся огонь.

Не знаю, что больше беспокоило Ки, угроза взрыва или перспектива потерять бочку хорошего спиртного, но он и Дик Лидон обвязали лица мокрыми носовыми платками, рванулись в подвал и появились оттуда, выкатывая перед собой бочку.

На следующий год я заново отстроил дом. Чтобы избежать угрозы пожара, новое здание было построено из красного кирпича, бетона и стали, но архитектура была выдержана в том же георгианском колониальном стиле[93]. Мы заказали в доме десять ванных комнат, в каждой из которых была ванна и печь, хотя в доме было центральное отопление.

Дом стоит на возвышении в искусственном парковом насаждении магнолиевых деревьев, покрытых мхом живых дубов, редких камфарных деревьев, а также кустов камелий и азалий. Однажды, выйдя из дома и увидев, как испанский мох свисает с деревьев, подобно шалям, банкир Отто Кан воскликнул:

– Сейчас я впервые узнал, почему южане испытывают такие чувства по отношению к своему Югу.

Другой гость, издатель из «Нью-Йорк уорлд» Ральф Пулитцер, был настолько вдохновлён Хобкау, что посвятил ему целую поэму. И хотя эта поэма лежит в моих бумагах, я воздержусь от её публикации.

От главного входа дома с шестью двухступенчатыми белыми колоннами расстилается зелёная лужайка, которая спускается к жёлтым водам залива Уинья, куда впадают четыре реки – Сэмпит, Блэк, Уаккамо и Пиди. Вдоль их берегов обычно сажали рис, а на возвышенности, за рисовыми полями выращивали хлопок. Одно время под эти культуры была отведена почти четверть из 17 тысяч акров земли плантации Хобкау, но впоследствии осталось менее 100 акров.