Цепи слетели с колес. Все четыре. Они разбросаны на снегу безумным узором, словно рыбацкие сети, раскинутые вокруг шин.

– Это надо же! – вслух замечаю я.

Не думаю, чтобы Туссен его убил. Я подбираю цепи и кучей забрасываю их в багажник.

Не думаю, что он убийца. Не думаю, что думать так правильно.

Всего в главном управлении полиции пять лестниц, но до самого подвала ведут только две. Одна – бетонные ступеньки из гаража, чтобы закованных в наручники подозреваемых можно было с заднего сиденья машины доставить прямо на обработку, в ту часть подвала, где делают фото для досье и снимают отпечатки, где расположена камера предварительного заключения и питьевой бачок. Бачок, по нынешним временам, всегда полон. Доступ в другую часть подвала – через лестничную клетку в северо-западном конце здания. Взмахните пропуском перед глазком и ждите, когда щелкнет, открываясь, замок, а потом спускайтесь в тесные владения Фрэнка Виленца.

– О, да это же детектив Небоскреб! – восклицает Виленц, приветствуя меня насмешливым салютом. – Что-то ты бледноват.

– Врезался в дерево. Со мной все в порядке.

– А с деревом?

– Ты мог бы прогнать для меня одно имя?

– Хочешь мою шляпу?

– Брось, Виленц…

Техник-администратор отдела досье работает в четырехфутовом отсеке, отгороженном сеткой. Стол у него завален комиксами и пакетиками конфет. На сетке ряд крючков, и на каждом футбольная шапочка команды главной лиги. Еще одна, ярко-красная сувенирная кепочка Филлис, сидит набекрень на голове Виленца.

– Отвечай, Пэлас!

– Мне очень нравится твоя шляпа, Виленц!

– Это ты только так говоришь…

– Так вот, я прошу прогнать одно имя.

– У меня по шляпе на каждую команду лиги. Ты не знал?

– Помнится, ты об этом упоминал.

Дело в том, что сейчас у Виленца единственный высокоскоростной Интернет в здании, и, насколько мне известно, единственный в округе. Вроде бы полиции разрешили один компьютер, настроенный на «золотой» роутер министерства юстиции. А значит, если мне нужно соединение с сервером ФСБ для сверки с национальной базой данных, придется сперва выразить восхищение Фрэнковой коллекцией шапочек.

– Я-то думал, когда-нибудь подарю их детям, но, раз уж детей у меня явно не будет, наслаждаюсь сам. – Его непроницаемая мина сменяется широкой щербатой улыбкой. – Лично я из тех, у кого стакан наполовину полон. Тебе что-то нужно?

– Да. Прогнать одно имя.

– Ах да, ты же говорил.

Виленц набирает имя и адрес по Боу-Бог, просматривает окна на сайте минюста, а я стою у стола, глядя, как он печатает, и сам барабаню пальцами по решетке его клетки.

– Виленц?

– Да?

– Ты бы мог покончить с собой?

– Нет, – без запинки отвечает он, щелкая по клавишам. – Но, признаться, обдумывал эту мысль. Знаешь, римляне считали это самым отважным поступком перед лицом тирании. Цицерон, Сенека и прочие…

Он медленно проводит пальцем по горлу, будто режет.

– Но перед нами не тирания.

– Именно тирания. Фашист в небесах, крошка. – Отвернувшись от компьютера, он выбирает среди пакетиков маленький «Кит-кэт». – Но я этого не сделаю. А знаешь почему?

– Почему?

– Потому что… я… – он отворачивается к клавиатуре и нажимает последнюю клавишу, – …я трус.