— Разрешите ограничиться общим поклоном, чтобы не прерывать вашей беседы, — промолвил Шлихтер, кланяясь.

— Конечно, конечно, — протянул Евгений Поликарпович. — Представлять вас нужды нет. Мы и так о вас премного наслышаны. Тем более что вы уже заочно кооптированы в члены комитета. — Шлихтер укоризненно взглянул на Вакара. Тот кивнул головой и растянул в добродушной улыбке полные губы. — А с остальными вы познакомитесь, так сказать, в порядке ведения…

Либеральные деятели, к которым, несомненно, принадлежал и хозяин квартиры любезнейший Евгений Поликарпович, чтобы прослыть шагающими в ногу со временем, охотно предоставляли свои квартиры для политических собраний, явок, почтовых получений из-за рубежа и даже ночлега для нелегальных и беспаспортных лиц.

Вакар с вечера очень точно набросал словесные портреты членов Киевского комитета РСДРП, поэтому нетрудно было разобраться, кто есть кто. Вот седой как лунь и ссутуленный годами, но с юношески ясными глазами Дед — Добров, он же Френкель Яков Григорьевич, бывший народоволец. Процветающий, молодой, но уже совершенно лысый — это, несомненно, присяжный поверенный Сергей Захарович Дижур. Сын богатейшего коммерсанта, он располагал крупными связями и легко добывал средства на партийные нужды. Длиннобородый профессор с замысловатой польской фамилией, которую Шлихтер не запомнил, и мрачный, неразговорчивый Иосиф Исув, недавно приехавший из Екатеринослава, с лицом сухим, как папирус, и желтым, будто у него разлилась желчь. Несколько незнакомых — этот могучий, с усами, как у Тараса Бульбы. Самый молодой с острыми усиками и мушкетерской бородкой, одет изысканно, костюм заграничного кроя. Некто очень высокий, неправдоподобно худой, с нервным, болезненным лицом, украшенным пышной рыжей бородой. Читая газету, он почему-то комкал ее, и она выходила из его рук как изжеванная. Он, по-видимому, был чем-то раздражен и время от времени издавал какие-то нечленораздельные звуки. Приход Шлихтера его не заинтересовал. Он даже не повернул в его сторону головы.

— Насколько мне известно, Александр Григорьевич, — начал профессор, поглаживая худыми пальцами бороду-лопату, — вы имели печальную необходимость отбывать длительный срок тюремного заключения с последующей ссылкой. Не могли бы вы поведать нам, кого из киевлян или вообще украинцев и поляков встречали на скорбных стезях сих?

Как бывший узник, Шлихтер с повышенной чувствительностью воспринимал всякое проявление сочувствия к людям, вырванным на многие годы, а то и навсегда из жизни.

— Из всех, кого я там знал, больше всего меня поразил Федосеев, — ответил он велеречивому профессору.

Присутствующие переглянулись, пожали в недоумении плечами.

— Не вем, — ответил по-польски профессор. — Не знаю.

— О женщинах, женщинах скажите! — рванулся к Шлихтеру сразу весь напрягшийся и изменившийся в лице щеголь, носивший от рождения самую обыкновенную фамилию Басовский.

— Есть в Сибири такая маленькая золотоносная речушка Кара. На берегах ее разместилась страшная каторжная тюрьма, — ответил Александр. — Начальник — садист, который не может допустить, чтобы остался хотя бы один не выпоротый розгами арестант. Одна юная социал-демократка, тоненькая как былинка курсистка выразила ему гневный протест. Палач приказал наказать ее розгами. Врач заявил, что девушка не перенесет, так как легкие ее тронуты тюремной сыростью. Но девушка кричала: «Нет, пусть выпорет! Мы должны показать палачам, что и это можем выдержать!»