В пакгаузе было душно, пыльно, Трофим все время чихал – от мелкой мучной взвеси, и еще очень хотелось пить – солнце палило невыносимо. Но отойти к колонке он опасался – вдруг сейчас его вызовут?

Трофим мечтал попасть в танковое училище, но вышло иначе – его определили в пехоту. Усталый военком, даже не взглянув на него, быстро посмотрел бумаги и бросил писарю: «Четыре класса». Тот кивнул и что-то чиркнул в списке. Выяснилось, что для танкового училища нужны как минимум семь классов, а с его четырьмя… Только в пехоту, «царицу полей»! И то не сразу: сначала – в учебную роту, и лишь потом – на фронт.

Трофим хотел что-то сказать (может быть, хоть просто в танковые войска, каким-нибудь заряжающим?), но писарь грозно шикнул на него – давай, проходи, не задерживай! Видишь, сколько вас еще! Мишкин вздохнул и пошел в пакгауз. Жалко было, конечно, расставаться со своей мечтой, но, видимо, не судьба…

Он грезил о танках уже давно – уж очень они ему нравились! Когда в деревенский клуб привозили кинокартину, Мишкин обязательно ходил ее смотреть. И особенно он любил фильм «Трактористы»: смотрел уже несколько раз, но всегда с удовольствием пересматривал заново.

Перед началом сеанса обычно демонстрировали кинохронику, и подчас это были сюжеты про бои Красной армии в Финляндии. Трофим с большим удовольствием смотрел, как советские танки гонят белофиннов, громят их огневые точки, давят их кургузые, короткоствольные орудия…

После этого начинался сам фильм. Когда шли «Трактористы», то Мишкин с чувством подпевал известному артисту Николаю Крючкову: «Три танкиста, три веселых друга, экипаж машины боевой!»

Ему страшно хотелось быть таким же, как Крючков: смелым, веселым, обаятельным, неунывающим и, когда нужно, серьезным, умным. В мечтах Трофим уже видел себя даже командиром броневой машины… Но вышло совсем иначе – попал в пехоту. Как, впрочем, большинство его сельских сверстников.

Наконец, всех призывников переписали и погнали в эшелон. В каждую теплушку людей набилось, как сельдей в бочку. Трофим с трудом отыскал себе место у самой двери. Все были веселы, возбуждены, говорили только о войне и о том, как скоро будут бить врага. Паровоз дал два длинных гудка, состав резко дернулся, металлически загремел, но тут вдруг кто-то истошно, пронзительно закричал: «Воздух!»

Все стали выпрыгивать, прятаться, кто куда: в кусты, кюветы, канавы. Мишкин тоже побежал, упал в какую-то яму, а рядом с ним шлепнулся его друг Степан Стариков. Трофим поднял голову, посмотрел в небо: по нему плыли самолеты с черными крестами на крыльях – много, очень много. Одним общим строем, по-своему даже красиво… «Как гуси осенью», – вдруг подумалось ему.

И правда, было похоже: бомбардировщики шли медленно, можно сказать, даже величественно. Совсем как птичья стая, улетающая на зимовку в дальние края…

Мишкину было не страшно, скорее, интересно – никогда раньше такого не видел. Откуда-то с земли ударили пулеметы – сдвоенные «максимы», но немецкие пилоты не обратили на них никакого внимания. Трофим заметил, что у самолетов выпущены шасси – причем в каких-то странных железных обтекателях. «Совсем как наши лапти!» – мысленно улыбнулся он. А еще Трофим разглядел головы летчиков в кожаных, похожих на яйцо, черных шлемах и с прямоугольными очками на глазах. Он стал считать самолеты: шесть, девять, двенадцать…