– Хорошо, – ответил он.

– Я позвоню ей, а она позвонит окружному прокурору. А до тех никому ни слова, ясно?

– Да.

– Теперь ты понял, мистер Умник? Понял, что я тебе говорила? Насчет того, что Эстер Кримстайн права?

– Да, мама, как скажешь.

– Не надо мне говорить «как скажешь». Тебя вызвали в суд. И только потому, что Эсперанса ничего тебе не рассказала, ты не сможешь ей повредить.

– Я понимаю.

– Отлично. А теперь я позвоню тете Кларе.

Она повесила трубку. Мистер Умник сделал то же самое.

Грубо говоря, стадион «Янки» находился в самом центре помойной ямы под названием «Бронкс». Но это не имело значения. Каждый раз при виде этого знаменитого сооружения Майрона охватывало благоговейное чувство, словно он попал в огромный храм. С этим ничего нельзя было поделать. Всплывали тысячи воспоминаний. Яркие образы. Детские годы. Он, маленький ребенок, стоит в битком набитом вагоне подземки, держит отца за руку, которая кажется ему гигантской, и смотрит на его доброе лицо, взбудораженный предчувствием игры.

Когда Майрону было пять, его отец поймал высокий мяч. Эта картина до сих пор стояла у Майрона перед глазами: белоснежный кожаный шар, описывающий широкую дугу, отцовская рука, вытянутая к небу, хлопок мяча о ладонь и ослепительная улыбка отца, когда он протягивал ему этот драгоценный дар. Мяч до сих пор хранился у них дома, понемногу бурея на полочке в подвале.

Майрон выбрал баскетбол, а футбол предпочитал смотреть по телевизору. Теннис был игрой принцев, гольф – игрой королей. Бейсбол был сказкой. Детские впечатления быстро гаснут, но почти каждый мальчишка может вспомнить свой первый бейсбольный матч в высшей лиге. Майрон помнил, кто выиграл, какой был счет, кто подавал и отбивал. Но лучше всего он помнил отца. Запах его одеколона смешивался с общей атмосферой бейсбола: ароматом свежескошенной травы, летним воздухом, горячими хот-догами, пахучим поп-корном, пролитым пивом, засаленной бейсбольной перчаткой в кармане. Он помнил, как заходил в раздевалку к спортсменам, как Йэз бросал мячи, чтобы разогреть Петрочелли, как игроки потешались над новой рекламой «Нестле» с Фрэнком Говардом, как «звезды» мягко брали вторую базу и шли напролом к третьей.

Навсегда запечатлелось в памяти почти религиозное рвение, с каким его родные изучали статистику ударов и состав команд – так «грызут» Талмуд ученики в раввинской школе, – как тасовали в руках бейсбольные карточки, как медленно тянулся летний полдень и как мама, щурясь на солнце, не столько следила за игрой, сколько принимала солнечные ванны.

Еще одно яркое пятно воспоминаний: как отец покупает флажок гостевой команды и водружает его на стену, подражая торжественному церемониалу, с которым «Кельты» поднимали знамя в старом Бостон-гарден. Он помнил, каким расслабленным был вид игроков после матча и как ходуном ходили у них за щеками большие комки жвачки. Помнил свою уважительную ненависть к «звездам» чужой команды, чистую радость от посещений «Дня биты» и то, с каким почтением сжимал этот кусок деревяшки, словно получил его из рук самого Хонуса Вагнера.