Его целью было зеркало.
Он сделал последний рывок и как торпеда помчался к стеклу. Когда троица поняла, во что он метит, было поздно. Майрон зажмурил глаза, стиснул кулаки и всей массой влетел в зеркало, изобразив полет Супермена. Терять ему было нечего. Если зеркало устоит, он – труп.
Стекло разлетелось вдребезги. Грохот был оглушительным. Майрон ворвался в зал в облаке осколков, которые дождем посыпались на пол. Перед приземлением он сжался в плотный ком. Удар, и он покатился по полу. Тысячи зеркальных брызг впивались ему в кожу. Не обращая внимания на боль, Майрон продолжал катиться, пока не врезался в стойку. Сверху посыпались бутылки.
Большая Синди говорила о репутации этого места. Майрон на нее рассчитывал. И посетители клуба не подкачали. Началась настоящая нью-йоркская свалка.
Столики полетели на пол. Люди кричали. Кто-то перемахнул через стойку и приземлился прямо на Майрона. Снова посыпалось стекло. Майрон попытался встать, но у него не получилось. Краем глаза он увидел, как справа открылась дверь. Появилась «Барби».
– Сука! – Она бросилась к нему, сжав в руке электрошокер «Бонни».
Майрон хотел отползти в сторону, но не сумел сдвинуться с места. «Барби» приближалась, размахивая жезлом.
А потом она исчезла.
Все произошло как в сцене из мультфильма, когда пес дает тумака коту Сильвестру и тот летит через всю комнату, а на его месте появляется огромный кулак.
Кулак принадлежал Большой Синди.
Падали люди. Падали стекла. Падали стулья. Большая Синди ничего не замечала. Она схватила Майрона и, как пожарный, взвалила его на плечо. Потом они вместе двинулись на улицу, где в теплом ночном воздухе уже ревели полицейские сирены.
Глава 16
В «Дакоте» Уиндзор поцокал языком и спросил:
– Неужели тебя поколотили две девчонки?
– Это были не девчонки.
Уиндзор пригубил коньяк. Майрон хлебнул свой «Йо-хо».
– Завтра ночью, – произнес Уиндзор, – мы заглянем в этот бар. Вместе.
В ту минуту Майрону меньше всего хотелось думать об этом и вообще думать. Уиндзор вызвал доктора. Шел третий час ночи, но врач, седовласый мужчина с внешностью киноактера, прибыл через пятнадцать минут.
– Кости целы, – объявил он с профессиональным смешком.
Лечение свелось к обработке ран, полученных от каблука с клинком и осколков зеркала. Те, что остались от лезвия, образовали на животе что-то вроде буквы «Z». В общем, все более или менее обошлось.
Врач выписал Майрону тайленол и кодеин, захлопнул саквояж, нахлобучил шляпу и уехал. Майрон допил банку «Йо-хо» и медленно встал. Ему хотелось принять душ, но доктор посоветовал подождать до утра. Он принял пару таблеток и брякнулся в постель. Во сне мечтал о Брэнде.
Утром он позвонил на домашний телефон Эстер Кримстайн. Трубку «взял» автоответчик. Майрон сказал, что это важно. Наконец раздался голос Кримстайн.
– Мне надо увидеться с Эсперансой, – заявил он адвокату. – Немедленно!
Удивительно, но она колебалась всего секунду:
– Ладно.
– Я убил человека, – произнес Майрон.
Эсперанса сидела напротив.
– Не то чтобы я взял и просто нажал на спусковой крючок. Хотя мог бы. То, что я сделал, гораздо хуже.