«София!» — вспоминаю имя дочки Эвы. Точно же — София. Как я мог забыть?

Медсестра выкладывает на салфетку печенье.

— В тумбочку потом уберёте, чтобы никто не видел. У нас с режимом очень строго.

— Обязательно! Благодарю.

Уходит…

— Дверь не закрывайте, пожалуйста, — прошу в след. — Душно.

На самом деле уже прохладно. Но холод немного проясняется моё спутанное сознание. К тому же, там за дверь, иногда стучат те самые каблучки, и сердцебиение моё ускоряется. Пусть ускоряется. Качает кровь!

С трудом присаживаюсь. В изнеможении упираюсь спиной в стену. Ощупываю голову в поисках травмы. Пальцы не обнаруживают ничего болезненного. Но это ничего не значит. Потому что я обнаруживаю, что кожа моя полностью потеряла чувствительность и словно онемела. Прикосновения к самому себе, как под нехилой анестезией.

Тошнит… Но надо есть. Иначе силы не появятся. Немного отдохнув дотягиваюсь до кружки. Она мне кажется очень тяжёлой. Едва поднимаю!

Перетаскиваю подушку на колени и потом, с трудом перемещаю туда же кружку. Руки трясутся, как от непосильной нагрузки.

Мда… овощ, так овощ…

Моё чаепитие растягивается на час. К концу чай уже ледяной. Осиливаю печенье, которое не имеет для меня вкуса. Запах есть, вкуса нет. И я даже не понимаю сладкий ли чай. Вкусовые рецепторы тоже словно отморозило.

Убрав стакан в тумбочку, как просила медсестра, перевожу взгляд на приоткрытую дверь в санузел. Там чугунный маленький поддон и душ.

О, Боже! Как же я хочу под воду!

Боюсь, не дойду.

Но всё же, немного отдышавшись, делаю попытку. Спускаю ноги на пол. Опираясь ладонью на тумбочку медленно встаю на онемевшие ноги. И сразу же падаю обратно. Ноги начинают покалывать, будто я отсидел их, и они теперь отходят. Напрягаю икры, восстанавливая кровообращение. И еще через час я чувствую притупленный голод и могу секунд тридцать удерживать себя в горизонтальном положении.

Задачка попасть в душ, Зольников. Давай, не будь овощем!

На мне больничная льняная пижама. На отвороте рукава есть даже какой-то чёрный штамп, и на нем номер. Переодеться не во что. Но у изголовья лежит чистая простыня.

Ну, вот…

Снимаю рубаху по типу косоворотки, пижамные штаны. И это отнимает столько сил… Но я пру уже чисто на упрямстве. Встаю и, держась за стену, как старик медленно ползу в душ. Пару минут под горячей водой. Ты сможешь, майор.

Упираясь рукой в стену открываю воду. В глазах темнота и звезды. Но зато теплая вода льётся на меня сверху, и я начинаю ощущать себя человеком. Веду рукой по лицу. Приличная щетина. А я по офицерской привычке обычно выбрит гладко.

Вода придаёт немного сил. И мне даже хватает их доползти обратно до кушетки. Вытираюсь маленьким вафельным полотенцем. Обматываю бедра сложенной вдвое простыней. Всё… надо падать добровольно. Иначе пиздец.

Слышу по коридору те самые каблучки. Они замедляются возле двери в мою палату.

— Настасья Андреевна!

— Да?

Сажусь на кушетку, ложась спиной на поднятую в сидячее положение спинку.

— Я же просил Вас зайти, — это голос моего врача.

— Я заходила, Вы были на обходе.

— Как отдохнули, как свадьба прошла?