Меня, конечно, обыскивать никто не рискнет, но я всё равно тихо исчезаю за беседкой и ухожу за угол дома. Потому что окно кабинета Муратова выходит как раз туда, на глухой забор. И оно открыто…

От окна до забора метра три.

Оперевшись спиной на стену, кручу сигарету в пальцах и слушаю их голоса.

— Настя, паспорта лежали на камине. Мой на месте.

— Глеб… Я не знаю, что сказать. Ты что думаешь, я стащила свой паспорт? Зачем это мне?

— Вот и я не понимаю — зачем! — рявкает он тихо.

— Да не брала я… Поверь мне, я бы не стала позорить тебя перед гостями. Передумала бы — сказала до начала банкета.

— Настя…

— Ну, может, украли!

— Украли бы кольцо с бриллиантом, которое лежало сверху. А украли паспорт. Только твой. Да и кому тут воровать?

— Глеб… что ты хочешь от меня?

— Не ты?

— Какой мне смысл? Два года живём. Что поменяет печать?

— Кое-что поменяет.

— Что?

— Твой страх рожать не в браке.

— Да рано мне пока! Хоть в браке, хоть не в браке. Дай мне карьеру сделать. Хоть какую-то…

— Аа… да не вопрос, Настенька. Зав. отделением будешь сразу, как получишь документы по своей защите.

— Ну это смешно, Глеб, какой из меня зав, в двадцать четыре. Обсмеют.

— Ты думаешь кто-то посмеет обсмеять мою жену? — с угрозой в голосе.

— Просто позволь всему развиваться своим чередом! Не нужна мне эта должность таким путём.

— Всё, я сказал! Она нужна мне — эта должность. Чтобы была за тобой. И она будет. В самое ближайшее время.

— Зачем?..

— Ты мне вот что… скинь своё диссертационное исследование завтра на почту. Я почитать хочу на досуге. Что там за побочка была? Насколько она устойчива? Можно ли ее как отдельный эффект использовать?

— Глеб, ну о чем ты сейчас? С паспортом-то что. В ЗАГС опаздываем.

— Да похую мне на паспорт. Нас и так зарегистрируют. Для гостей церемония и для тебя. Документы я позже им передам. А безопасники пусть тихо мне найдут борзого. Кто посмел в моём доме самоуправничать.

— Они пока одного найдут, всех остальных перепугают! Ольгу мою уже перетрясло от этого обыска! Нехорошо это.

— Пусть боятся! Все. Особенно приближенные. А как они хотели?… Люди, Настенька, когда бояться перестают, начинают охуевать. Такова их природа.

— Да… я помню… именно это ты и сказал мне тогда, — с горечью.

— Когда?

— Ну… когда мы поссорились.

— Аа… Я извинился. Я был пьян и крайне расстроен. Не вспоминай об этом, пожалуйста.

Слышу звук поцелуя.

— Считай, что я ту запись удалил.

— Ну это же неправда, зачем ты врёшь. Ты никогда ничего не удаляешь.

— Ты просто не думай об этом. Её нельзя удалить.

— Почему?

— Потому что она может быть не в единственном экземпляре. И если ее смонтировать, вырезав пару кусков, то тебя нельзя будет отмыть даже до условного, понимаешь? Поэтому нам нужна страховка на этот случай. Вот сейчас проверка у нас, и если докопается Зольников до того эпизода… А он же, сука, как неутомимый бульдозер копает и копает! — с ненавистью. — Нельзя, в общем…

— Ясно…

— Ясно?… Я Настя столько ради тебя делаю. А ты мне один только этот эпизод и припоминаешь! — со злой обидой.

— Извини меня. Я знаю. Я очень благодарна, Глеб. Просто страшно…