Старик засмеялся, вспомнив, как матерился Никифоров. А Ясин упруго оттолкнулся от ствола рябины и канул в темноту.

– Ясин через два года после Конюхова, – ровно сказал Нефедов. – Мы тогда проводили зачистку в одном забытом углу Монголии. Ох и наследил там в свое время Унгерн, еще в гражданскую… Думали – не сдюжим. Но смогли. Троих там оставили.

– Никифоров – там же? – спросил Файзулла тихо.

– Нет, я, однако, не там, – пожал плечами колдун Андрей Никифоров, – у меня еще дела были. Домой надо было, потом в Якутию… ну, это рядом совсем, по сибирским-то понятиям.

Никифоров закурил коротенькую трубочку и что-то говорил, поблескивая прищуренными глазами, а Файзулла потянулся к нему и потрогал за руку, пожал крепкую ладонь.

– Э, почему мне не веришь? Тут я, с тобой болтаю, – выдул Никифоров облако табачного дыма и засмеялся. Потом тьма укрыла и его тоже, остался только запах хорошего крепкого табака.

– В Якутии нам тяжело пришлось, в шестидесятом. Абасы[40] лютовали у Бердигестяха, сволочь одна из шаманов отомстить так решила своему родаку. Перестарался, гаденыш… Народу полегло тогда там столько, что небо на землю чуть не рухнуло. Тогда Никифоров и остался там. Всю войну прошел, а в Якутии, стало быть, удача кончилась… Зато памятник у него красивый, – усмехнулся командир особого взвода, – можно сказать, природный. Целая скала в дом размером, под которой он лежит. И вид оттуда открывается – исключительно, знаешь, красивый, живописный такой, хоть картину пиши. Ну, художников среди нас не было, вот чего нет, того нет…

Их было много. Они выходили из темноты, здоровались, шутили, курили, кое-кто даже отхлебывал из армейских фляжек. Потом они снова уходили – в глубокую, бархатную, непроницаемую взглядом тьму. Якупов вспоминал каждого, удивляясь, насколько живо старая, обветшавшая память выхватывает откуда-то из глубины те давние события до самых мелких деталей, таких как погода, оторвавшаяся пуговица или обычные повседневные разговоры.

Потом в темноте остался только старшина Нефедов. Он снова сел на лавочку рядом со стариком, постучал мундштуком «казбечины» по папиросной коробке. Привычно дунул в него, прежде чем прикурить.

– Степан Матвеич, – спросил его Файзулла, – вот скажи мне, а «Казбек»-то ты где берешь? Его же лет сорок как не выпускают уже.

– Места знать надо, – загадочно ответил Нефедов и, покосившись на Якупова, спросил подозрительно: – Тебе-то зачем? Ты вон, покурил уже сегодня, чуть глаза на землю не выпали.

– Да так, просто спросил, – отозвался старик. Потом встал с лавочки и посмотрел на старшину.

– Где они все, Степан Матвеич? Откуда приходили?

Нефедов не удивился вопросу. Он спокойно встал и прошелся взад-вперед по колее. Пожал плечами.

– Приходили, говоришь… Они и не уходили никуда. Здесь они. Все со мной. Я – это особый взвод, Файзулла. А особый взвод – это я. Им всем возвращаться было некуда, никто их не ждал, и клятву они давали лично мне. Служить до смерти.

– А потом? – спросил Файзулла.

– И потом тоже.

Он помолчал.

– Никто нас не спрашивал, Файзулла, – сказал Степан Нефедов мягко. – Ни их, ни меня. Я даже не знаю сам, как так вышло. Пока нужны – работаем. Как перестанем быть нужны – разойдемся, кто куда. Это как в сказке: кто-кто в теремочке живет? Лучше не заглядывать в теремочек-то, там целая казарма уже.