Может, за платочком в карман полезет? Может, скажет: «Да умойся ты!» А примет ли кто ее слезы на свою ладонь?

Кулачев же пожалел, что был с Натальей грубоват.

«Надо будет потом позвонить, — подумал он. — Одинокая оказалась баба. Мимо счастья…»

На этих словах он затормозился. Откуда они? Ах да!

Это про него когда-то говорила его уже покойница мама.

Надо будет пригласить сестру Алевтину, пусть увидит, что жизнь имеет свойства поворачиваться.

Но она ведь определенно задаст все вопросы. Тогда лучше не звать, ради Маруси, но тут же что-то возмутилось в сердце, загневилось. «Какого черта! — кричал он себе самому. — Какие вопросы! Какие могут быть вопросы?!»

Этот месяц отпуска, который он взял, чтоб помочь Марусе, был лучшим месяцем в его жизни. Не дай Бог, конечно, проговориться и выдать свое счастье, не дай Бог!

Ему ведь чужое горе обломилось счастьем, он это понимает. Но ничего не может с собой поделать: каждая клеточка его вопиет, что у него есть сын, его сын, которого он пудрит и пеленает, к которому встает ночью, который косит на него своим блестящим глазом, то серым, то черным, то вообще неизвестно каким. Глаз изучает его, исследует, а Кулачев замирает перед ним, и сердце его плачет от любви и ласки. «Мой мальчик! — шепчет он. — Мой мальчик!» А за спиной тихонько дышит женщина, и он, не отрывая глаз от ребенка, протягивает руки к ней, и она становится рядом. Он чувствует ее запах, теплый, с горчинкой, он слышит, как сбивается ее дыхание, когда она смотрит на ребенка, и обнимает ее за плечи, перехватывая ее у злой судьбы.

— Смешной! — говорила Мария Петровна. — Похож на Алку. Только та орала с утра до вечера.

— А этот смеется! — гордо говорит Кулачев.

— Это гримасы! Он еще маленький, чтоб смеяться…

— Он смеется! Он большой! Не смей его преуменьшать! — как бы сердится Кулачев.

Краем глаза он следит за Марусей. Она чуть-чуть улыбается. «Господи, помоги ей! Господи! Марусенька моя…»

Алка категорически отказалась жить у бабушки и жила дома.

«Там этот мальчик, — думала Мария Петровна. — Он ей сейчас нужнее».

Она не знала, что Георгия не было. Его вызвали родители, вызвали срочно, телеграммой, он уехал стремительно, оставив Алке в дверях записку и пообещав позвонить сразу.

Поэтому Алкина жизнь превратилась в ожидание звонка, и она перестала даже ходить в школу.

Одиночество и ожидание и по отдельности-то не радость, а тут, в тандеме… Она бы очень удивилась, если бы знала, что процесс вымеривания квартиры ступнями совсем недавно проходила ее мама. Что ею тоже был изучен пейзаж из окна, лес и горбатый мостик… Что вскрылась тайна числа тринадцать, закамуфлированная как бы тщательно, но и с расчетом, что будет открыта. Только злой дух, устраивая эти маленькие пакости, в случае числа тринадцать обмишурился. Тринадцатого мая родился Георгий. А значит, это число могло нести для Алки только счастье.

Но он не звонил и не ехал.

Алка пришла к его бабушке, но выяснилось — она уехала тоже. Соседка, которая ей об этом сообщила, знала о несчастье Алки, была к ней расположена, но не была расположена к «черным сволочам, которые все захватили».