Они молчали, в их молчании то ли рождался дурак, то ли пролетал ангел, но это было производительное молчание, ему бы еще несколько секунд, чтобы пройти по хрупкому мостику истины, но распахнулась дверь, и влетела сияющая Алка, ведя за собой высокого, смуглого, сутулого паренька с огромными смущенными глазами.

— Мы тоже хотим чаю! — закричала Алка. — Его зовут Георгий.

Елена и Наталья споро вскочили со своих мест и закрылись в комнате, вид у них был слегка заполошенный и даже несколько угодливый.

— Грузин, — тихо сказала Наталья.

— Армянин, — не согласилась Елена.

— Чеченец! — сказали обе одновременно и засмеялись.

И вот тут точно — пролетел ангел.

Алка намазала бутерброд икрой, а мальчик замахал на нее руками.

— Я это не ем! — сказал он тихим голосом.

— Таких людей, чтобы это не ели, на земле нет, — ответила Алка.

— Есть. Это я. — И добавил:

— И ты не ешь… Это для твоей мамы. Ей нужно. Папа для нее купил.

— У нас нет папы, — с чувством сказала Алка, чтоб раз и навсегда закрыть этот вопрос честным путем.

— Тем более, — ответил мальчик, — ей нужен хороший продукт. Спрячь, пожалуйста, икру.

И Алка спрятала, хотя за секунду до того хотела откусить от бутерброда смачно, чтоб ему стало завидно. В холодильнике было много даров от Кулачева. Алка выставила аккуратненькие, в ячеечках кексы.

Пили чай и смотрели друг на друга. Когда попили и Алка стала собирать кружевные бумажечки, в которые была завернута каждая кексинка, то нашла только свои.

— Где твои бумажки? — спросила она.

— Получается, что я их съел, — смущаясь, ответил Георгий.

Вот в этот момент у Алки и оборвалось сердце. Ухнуло куда-то вниз, затрепыхалось, заегозилось, а когда вернулось на место, Алка была не Алка. У нее закипали слезы, ей хотелось спрыгнуть с крыши, защитить маму и ее ребеночка, попросить прощения у бабушки, простить дуру-учительницу, отдаться этому мальчику и умереть от счастья.

Елену определили на сохранение, и ее надо было отвезти на машине. «Сестры-вермут» всполошились, потому что те, у кого были-машины, поставили их на прикол из-за гололеда.

— Не берите в голову, — сказала им Елена. — Я найду.

И увидела, как они облегченно обрадовались.

Именно в этот миг настигло Елену странное чувство отстраненности от всех проблем. Все как бы не имело значения, что было полной дурью, полнейшей! Как могли не иметь значения все эти проблемы с отвезти-привезти в ее случае, если частника-водилу ей просто не осилить? Тем не менее побуждаемые поверхностным, бытовым сознанием мысли глубоко не проникли — скользнули и ушли. Она сказала матери, что надо ложиться в больницу. Мария Петровна даже обрадовалась, что Елена будет под приглядом. У нее сидела внутри осторожная дрожь от рассказанного Натальей сна.

И конечно, она тоже сразу подумала о машине, которую надо найти.

— Уточни время, и я заеду за тобой на машине.

— С машиной сложно, — ответила Елена. — Гололед.

Ездят одни крутые.

— Уточни время, — повторила Мария Петровна.

После нескольких звонков знакомым омашиненным подругам, услышав самые искренние и самые соболезнующие отказы, Мария Петровна взяла себя в рот и с чувством выплюнула. Была противна эта жалкость просьб, была противна собственная неустроенность: что же это, я дочь до больницы довезти не могу? Что же я такая косоруко-косолапо-из-уха-серо-текущая?