Ее “приглашение” выглядело точно так же, как то, что показывала Биби.

Суббота накануне праздника, время выбрано более чем странное – Стальберг прав. Но если вдуматься, укладывается в схему. Акция в Кафедральном соборе в Упсале и в церкви в Эстхаммаре, куда Хелена решила не ходить, тоже приходились на праздник – в тот раз это было Вознесение. Города в такие дни пустеют. А Хелену схватили на Троицу – объезжали уклонившихся.

Логика в этом есть. Когда затевается нечто настолько чудовищное, лучше выбрать время, когда треть населения валяется в гамаках и щурится на летнее солнце, другая бороздит архипелаг на яхтах, а остальные отсыпаются после вчерашнего.

Ландон вышел в прихожую. Там стоял Стальберг.

– Жена, – сказал он, словно извиняясь, и спрятал мобильник.

Ландон кивнул. Виноватый тон объясним: они договорились не пользоваться мобильной связью.

– Я проверил углы наблюдения.

– И как?

– Для такого расстояния идеально.

Ландон взял с тумбочки ключи:

– Надо купить что-то из еды. Конечно, лучше бы не высовывать носа, но не умирать же с голода.

– Хотите, чтобы я остался?

– Если выдержите, Гэри. Здесь даже сесть негде.

– А пол? Лэптоп на коленях – уже забыли молодость?

– Погодите-ка… я видел в багажнике какие-то одеяла и, кажется, даже надувной матрас. Принесу, когда вернусь. Кстати… есть какие-то пожелания насчет еды?

– Праздник… должна быть традиция. Лютефиск?[52] – Стальберг притворно расширил глаза от ужаса.

Ландон улыбнулся:

– Не пугайтесь. Но селедка, вообще-то, обязательна. Если ее еще не запретили. Слишком много сахара, на правительственный вкус.

– Сахар? В селедке?

– Добро пожаловать в Швецию.

Стальберг засмеялся и покачал головой:

– Вы тут все психи. Эпидемия опасней, чем я предполагал.

К вечеру, когда позвонил Никлас, они уже прикончили большую упаковку хрустящих хлебцев и две банки селедки в сладковатом горчичном соусе. Остатки истерзанного до неузнаваемости вестерботтенского сыра лежали на мятой пластиковой упаковке и заливались слезами от унижения. Из десятка принесенных Ландоном одноразовых вилок не сломались только три.

– Ты уверен? – в третий раз спросил Ландон, пробормотал “окей” и нажал кнопку отбоя. – О дьявол…

– Плохие новости?

– В Упсале то же самое. Завтра утром в десять. Никлас нашел двух женщин, они получили вызовы. До сих пор не знаю, как называть, – вызовы? Или приглашения?.. Приглашения на казнь, как у Набокова? Снова Кафедральный собор…

– Но это же никак не изменит программу в “Глобене”?

– Нет, но это меняет всю ситуацию. Подумайте – похоже, они решили провести акцию во всей Швеции. Мы никогда не сможем их остановить…

– Так что мы делаем?

– Дьявол, – повторил Ландон. – Я-то надеялся, вы успеете…

Он осекся. Конечно, формально Стальберг прав, но в душе кипел гнев. Почему он, известный всему миру журналист, не мог написать сразу? Или мистер Пулитцер пожелал дождаться истребления половины страны, чтобы материал выглядел поубедительнее? Мне надо увидеть самому… Что это? Высокий профессионализм или тотальное равнодушие?

Ландон попытался усмирить бушующую ярость. Не хватало им только перессориться, и тогда вообще все пойдет псу под хвост. А чем он сам-то лучше? Каким еще способом можно показать Стальбергу, что происходит нечто чудовищное, если на дать этому чему-то произойти?