– Барин, ну где же вы, барин?! Там же грабеж! Там разбой!

Прохор, увешанный разящей сталью почище, чем тисовое дерево – подношениями прихожан, поджидал Козинцева в их вагоне. Казалось, чудесное исчезновение веса ничуть его не озадачило и не испугало. Козинцев проскользнул мимо денщика, нырнул в колодец очередной лестничной шахты, пройдя насквозь один нижележащий вагон, потом еще и еще. Уперся в задраенный наглухо сейфовой стали люк почтового. Наложил на сталь руки, чувствуя, как вибрации заработавших гальдраставов пронзили тело до кончиков пальцев. Люк скрежетнул запором и распахнулся.

В лицо Козинцеву ударила волна жара.

В бронированной стене вагона, огнисто светясь раскаленным металлом краев, зияла наспех прорезанная дыра. Тела охранников плавали посреди хранилища. Оба здоровяка были в глубоком беспамятстве, синея кровоподтеками на крутых скулах. Но это Козинцев отметил мимоходом – всем его вниманием завладел великан.

Да, именно великан.

Козинцев глазам своим не поверил.

После случившейся катастрофы и инеистые великаны, и светлые эльфы, и даже населявшие в прошлом далекий Свартальфхейм карлики считались вымершими видами. А вот поди ж ты – посреди вагона, сжимая в многочисленных руках огромный герметично задраенный чан, крышка которого была усеяна циферблатами манометров, висел великан. Самый что ни на есть настоящий. Огненный великан с выжженного дотла Муспельхейма. Ничуть не вымерший, вполне себе агрессивный и настроенный очень решительно.

Шипастый загривок почти касался потолка. Глаза, полыхающие пламенем недр, смотрели недобро. От великана явственно пахло серой. Из-за его спины выглядывали два самых настоящих карлика – тоже давным-давно заявленные официальной наукой как исчезнувший навсегда вид.

Руны на теле Козинцева беззвучно взвыли, посылая его вперед. В бой! На глаза опустилась багровая пелена, и он совсем уже было рванулся навстречу неминуемой гибели, не слыша предостерегающих окриков Прохора, – как вдруг вернулся вес, и все в вагоне с грохотом рухнули на палубный настил.

«Иггдрасиль» снова разгонялся.

Потирая шишку на лбу, Козинцев поднялся на ноги. Карлики, кряхтя и постанывая, пытались растормошить великана, придавленного загадочным чаном. Судя по тому, насколько посинело великанье лицо, чан был чудовищно тяжелым. Козинцев вспомнил, как проседала подвеска курьерского экипажа на вокзале, и присвистнул. Великану приходилось несладко.

Позади кто-то охнул, закряхтел, завозился, хлюпнул влажно, смачно сплюнул на пол.

– Прохор?

– Порядок, вашсковородие. Ребра помял чутка да нос разбил, а так ничо-о…

– Тогда давай-ка, родной, повяжем наших незваных гостей, пока не очухались толком. Справимся вдвоем, а?

– Так точно, вашество. Справимся.

Прохор, крякнув, хрустнул спиной, угрожающе повел плечами, засучил рукава гимнастерки. Карлики зароптали в тревоге и с удвоенной энергией затрясли сомлевшего великана, звонко шлепая его по обмякшим щекам. Козинцев сбросил китель и, приняв угрожающую стойку из ниппонской борьбы джу-джитсу, на расставленных полусогнутых ногах пошел бочком, по широкой дуге обходя троицу налетчиков. Сквозь шелк сорочки полыхнули синим огнем гальдраставы, с треском рассыпался электрическими искрами между пальцев раскрытых ладоней разряд накопленной ими энергии.